Книга Летняя королева - Элизабет Чедвик

Отпустив локон, она разгладила письмо на коленях и прикусила губу. Ее сердце стремилось в Тайбур, к мужчине, продиктовавшему это послание, но политическая необходимость и благополучие Аквитании делали их связь несостоятельной. В тринадцать лет она верила, что все возможно, но время наделило ее мудростью и укротило безрассудство. Отец со своими советниками оказался прав. Если бы она вышла за Жоффруа, то ввергла бы тем самым Аквитанию в хаос, пока группировки сражались за власть.

На Святой земле она мечтала расторгнуть брак с Людовиком и поступать, как ей захочется, но и тогда это была всего лишь бредовая фантазия. Ее отношения с Жоффруа де Ранконом навсегда останутся тайной, хранимой с особой бдительностью. Ее священный долг – защищать Аквитанию, преумножая блеск страны. А поможет ли достигнуть этой цели брак с Генрихом, герцогом Нормандским, – другое дело. Партия в шахматы ничего не рассказала об этом человеке, кроме того, что он необыкновенно умен и стремится доставить ей удовольствие, но без подобострастия. Он чем-то напомнил ей оруженосцев, которым она дала хорошие посты у себя на службе. Если она и ему найдет подходящую службу, то все еще сложится.

Алиенора грустно вздохнула и сломала печать на письме Жоффруа. В свете мерцающей масляной лампы буквы словно расплывались. На первый взгляд это был обычный отчет о текущих событиях в Аквитании. Кастеляны Людовика собирались покинуть занимаемые крепости, страна готовилась к финальной инспекции перед разводом. Однако в письме содержался код и, как всегда, была сделана личная приписка буквами чуть больше или меньше обычного размера. Жоффруа писал, что жаждет ее возвращения. Он долго страдал от какой-то болезни, подхваченной на Святой земле, но сейчас поправляется, а если она приедет, то он сразу выздоровеет.

– Да хранит тебя Господь, любовь моя, – прошептала она, поцеловала пальцы и передала поцелуй пергаменту, прежде чем спрятать его в сундук. – Скоро мы будем вместе.

Глава 40

Дорога на Ле-Ман, 4 сентября 1151 года

Сентябрьское солнце обрушило безжалостный желтый свет на кавалькаду графа Анжуйского и молодого герцога Нормандского, недавно подтвердившего свой титул. Лошади с темными от пота боками понуро плелись по выбеленной небом пыльной дороге. Знамена обвисли на древках, и не было даже дуновения ветра, чтобы всколыхнуть их шелка. Рыцари ехали без доспехов, спрятав кольчуги и толстые подбитые туники в парные сумки на вьючных лошадях. Даже вместо шлемов из багажа достали соломенные шляпы с широкими полями. Всадники то и дело вытирали лицо и шею тряпками, смоченными водой из фляг.

Рыжеволосый и светлокожий Генрих страдал неимоверно, но стоически. Краткое пребывание в Париже прошло в высшей степени удовлетворительно. В обмен на полоску земли и несколько минут демонстрации почтения Людовик Французский официально признал его герцогом Нормандии. Они с отцом получили перемирие, а это означало, что он мог продолжить свои планы по вторжению в Англию, и даже если ему придется жениться на герцогине Аквитанской, то она, по крайней мере, соблазнительна и принесет ему огромное состояние, не говоря уже о престиже. А он всегда сможет держать на стороне любовниц, если захочет. При мысли о землях, которые к нему перейдут, все нанизанные на одну нитку, как бусины в ожерелье, он невольно улыбнулся.

Прошлой ночью они остановились в Ле-Мане; сегодня им предстояло заночевать в Ле-Люде, а затем отправиться в Анже, чтобы посовещаться со своими баронами и домочадцами.

– Боже, как жарко! – пожаловался отец. – Мои кости будто горят.

Какое-то время они ехали молча, каждый был занят собственными мыслями. Генрих бросил взгляд на отца: лицо того раскраснелось, глаза блестели.

– В миле отсюда есть отличное место для купания, – предложил Генрих. – Мы могли бы охладиться там и перекусить.

Жоффруа кивнул.

– Я не голоден, – сказал он, – но отдохнуть от седла было бы хорошо.

А вот Генрих проголодался. Даже изнуряющая жара не умерила его аппетита, последние несколько миль его терзала мысль о хлебе с сыром.

Они приехали на песчаный берег, где река образовала зелено-голубые отмели, а тень ивняка так и манила устроить простой пикник. Генрих разделся до льняных штанов и с радостным криком пробежался по теплому песку к воде. Лицо и руки у него загорели до красно-коричневого оттенка, поскольку все лето он провел в военных кампаниях, но тело осталось молочно-белым. Вода показалась ему восхитительно прохладной, когда он забрел в реку по бедра, и он плюхнулся в воду спиной, раскинув руки и ноги. Отец присоединился к нему, тоже раздетый до белья, но когда Генриху захотелось поиграть с ним в «кто кого утопит», Жоффруа оттолкнул сына, прорычав, чтобы тот оставил его в покое, он собирается лишь освежиться.

Пожав плечами, Генрих послушно поплыл топить Амлена.

В конце концов Жоффруа вылез из реки, стуча зубами, и отказался от еды, которую оруженосец поднес ему на салфетке.

– Боже упаси! – ужаснулся он. – Ты думаешь, мне захочется проглотить хоть кусочек? Оно пахнет, словно хранилось у тебя в подштанниках.

Кто-то отпустил шутку насчет большой колбасы, все вокруг загоготали, но Жоффруа не присоединился к веселью. Ушел к себе на одеяло с бокалом вина в руке, но и то не стал пить.

– Что с ним случилось? – удивился Амлен.

Генрих покачал головой:

– Слишком много солнца, вероятно. Последние несколько дней его беспокоит нога, а сам знаешь, он всегда дуется, если больно. Оставим его в покое, и постепенно он придет в себя.

Отдохнувшие и взбодренные воины оделись и поехали дальше. Когда Жоффруа с трудом садился на коня, его по-прежнему била дрожь. Проехав немного, он перегнулся через седло, и его вырвало.

– Сир! – Генрих беспокойно натянул поводья.

Лицо у отца продолжало гореть, а глаза стали мутными.

– Не смотри на меня так! – огрызнулся он. – Пустяки. Двигай живее, иначе мы не достигнем Ле-Люда до наступления темноты.

Генрих переглянулся с Амленом, но ничего не сказал, только отдал приказ кавалькаде прибавить скорость.

Они оказались у цели в час заката, когда небо на западе побагровело. Солдаты открыли ворота, чтобы впустить их, и они въехали рысью во двор. Жоффруа задержался в седле на минуту, собираясь с силами. В дороге его еще два раза рвало, и все тело сотрясала дрожь. Когда наконец он решил спешиться, у него подогнулись колени, и только вовремя подскочившие сыновья, стоявшие неподалеку, спасли его от падения. Отец весь горел, и у Генриха появилось ужасное предчувствие.

За следующие три дня состояние Жоффруа ухудшилось. Легкие закупорило, по всему телу проступила ярко-красная сыпь: молчаливое свидетельство, что он подхватил корь во время пребывания в Париже. Врачеватель покачал головой, а священник выслушал исповедь графа Анжу. Не веря, что это происходит, Генрих метался по спальне больного, как лев в клетке. Отец всегда присутствовал в его жизни, всегда оказывал поддержку, даже когда Генрих в ней больше не нуждался. Да, они часто раздражали друг друга, в их отношениях присутствовало мужское соперничество, но тем не менее их связывала сильная любовь. Отца к сыну, сына к отцу. Генрих стремился к независимости, но не хотел отпускать отца.