Книга Зимний скорый. Хроника советской эпохи - Захар Оскотский

В чем бы ни обвиняли его злые языки, его никто и никогда не обвинял в трусости. Такое не посмели бы сочинить даже сплетники с самой ядовитой фантазией. О, как бы они взвились, если б узнали о том единственном пороке, который он сам признавал за собою и прятал от всех: суровый фельдмаршал Монтекукколи до отчаяния боялся смерти! Завистники и сплетники ликовали бы, потому что не смогли бы понять сущности его страха: не сама смерть ужасала его, а возможность умереть, не победив Тюренна.

Его иногда занимал вопрос: а что, в свою очередь, думает о нем Тюренн? Тот наверняка не догадывался, какую неутихающую бурю вызвала его давняя, шальная победа под Аугсбургом в душе побежденного им австрийца. Но французский герой не мог не видеть, что в этом тесном мире, где, кажется, ему одному-то не распрямиться в полный рост без того, чтобы упереться в небосвод, теперь появился второй великан. И любое движение одного из них неминуемо задевает другого.

Да, восторжествовать над Тюренном — означало остаться единственным великаном в своем времени и обрести настоящее бессмертие. Вот после этого не жаль было бы погибнуть хоть на следующий день!

Подобно Тюренну, хотя и нисколько не подражая ему, он не захотел возглавить в официальной должности ни военное министерство, ни главный штаб. Но, как во французской армии ни одно решение не могло быть принято без Тюренна, так и во всем, что касалось армии имперской, последнее слово было за фельдмаршалом Монтекукколи.

Однажды ему принесли проект указа о принятии новейшего военного изобретения — ударного кремневого замка вместо замков фитильных и колесцовых. Мушкет с новым замком заряжался всего в двенадцать простых приемов. Хорошо натасканный солдат мог перезарядить свое оружие и произвести выстрел не за две минуты, как раньше, а за минуту. Пехотный полк с такими мушкетами в огневом бою стоил двух прежних полков.

Прочитав бумагу, фельдмаршал задумался. Потом накрыл лист ладонью и спросил:

— А что у французов?

Ему ответили, что спешка и вызвана сообщениями военных агентов из Франции: по настоянию Тюренна вся французская армия тайно перевооружается новыми мушкетами.

Фельдмаршал странно усмехнулся. Обмакнул перо в чернильницу. Помедлил секунду. И находившиеся в его кабинете видели, что прежде, чем поставить подпись, он непонятно — то ли разочарованно, то ли осуждающе — покачал огромной седой головой.

И всё же она пришла, та самая война, о которой он мечтал.

Как долгожданная в летней духоте освежающая гроза, она явилась не сразу, постепенно. Сперва — лишь обозначилась темным облачком далеко на горизонте. Англия и Голландия много лет сражались между собой за господство на морях, а Франция тем временем отдыхала и крепла после войн с Испанией и Фрондой. Но вот настал день, когда Людовик Четырнадцатый, давно уже не мальчик, а единовластный, воспеваемый толпами льстецов «Король-Солнце», решил поискать свою выгоду в чужой драке.

Облачко разрослось в черную тучу, закрывшую европейский небосвод. Тьма сгустилась над маленькой вольнолюбивой Голландией.

Узнав, что Франция заключила военный союз с их противником, Англией, перепуганные голландцы предложили без боя уступить французской короне свои земли по левому берегу Рейна в обмен на мир. Передавали, что Тюренн, — конечно, не из сентиментальных чувств к Голландии, бывшей для него почти второй родиной, а предвидя опасность, — упрашивал Людовика согласиться. Но король и его министры надеялись войной получить больше.

Они получили то, чего заслуживали. Против зарвавшейся Франции ощетинилась оружием целая коалиция: Австрия, Испания, Дания, мелкие германские государства. И летом 1673 года гроза новой всеобщей войны — грянула!..

Те, что видели фельдмаршала Монтекукколи в этом походе, не могли надивиться: угрюмый шестидесятипятилетний старик преобразился как по волшебству. Он словно сбросил лет тридцать. Ему не сиделось в походной карете. Он требовал коня, и точно юный лейтенант скакал рядом с колонной. А куда делись его мрачность, презрительность, едкая ирония? Он был весел и разговорчив, он шутил!

Он замечал изумление окружающих, пытался сдерживать себя, и ничего не мог с собой поделать. Возбуждение пересиливало. Казалось, вся неизрасходованная страстность, скопившаяся за долгую жизнь у него, обделенного любовью и не признававшего любви, вдруг прорвалась в его кровь.

Тюренн, успевший уже вторгнуться в Германию и взять Бонн, спокойно поджидал на выгодных позициях имперскую армию, которая, — ему это было известно, — быстрыми маршами двигалась в прирейнские немецкие земли. Тюренн думал, что идет обычная война, ему и мысли не приходило, какой порыв сейчас окрыляет его давнего соперника. Тюренн готовился к обычному сражению, и когда началось не просто необычное, а необыкновенное, — не сразу понял, что происходит.

Именно потому, что Тюренну хотелось решить дело сразу, одной битвой, австрийский полководец не кинулся с марша в бой, а угрожающим обходом заставил французскую армию сойти с укрепленных высот, втянул в маневрирование — и закружил…

Мир не видел еще действий, подобных тем, что совершали в кампании 1673 года австрийские войска, подгоняемые своим неистовым фельдмаршалом. Это не походило на обычные броски, маневры, удары, уклонения, из тех, что вынашиваются в генеральских умах, обсуждаются и просчитываются штабами, вычерчиваются в разных вариантах стрелками на картах. Это было гениальной импровизацией и вдохновенной игрой.

Так испанский матадор на песке арены играет с быком. То отвлекает его внимание, то дразнит и разъяряет, наносит мелкие раны. Заставляет метаться, терять силы, всё больше и больше подчиняет своей воле. И наконец, испытывая уже почти нежность к обреченному, но всё еще опасному зверю, совершает последний молниеносный выпад смертельным клинком.

Этот последний выпад — наступательный удар, который должен был завершиться разгромом французов, не достиг цели. Тюренна спасло чудо, а вернее, решимость отчаяния. Тюренн понял, что его армию, уже загнанную в ловушку, отрезанную, лишенную провианта и фуража, в случае битвы ждет не просто поражение, а гибель. И судорожным рывком, бросив остатки обоза и тяжелые орудия, французская армия вырвалась из капкана. Голодающая, оборванная, под полившими осенними дождями, оставляя в разоренных ею самой немецких деревнях больных и умирающих, побежала к спасительным переправам через Рейн. Оторвалась, ушла…

Фельдмаршал Монтекукколи возвращался в Вену усталый, но успокоенный, почти довольный. Конечно, жаль было, что французский проказник сумел ускользнуть, но, если подумать, сделано не так уж мало. Тюренн почувствовал его превосходство, а французская сила — подорвана. В следующем году французы уже не сунутся в Германию, будут ждать имперского удара. Он, Монтекукколи, этот удар нанесет, и нанесет, конечно, в Эльзасе. В том самом Эльзасе, что достался Франции по Вестфальскому миру. Всё же, судьба благосклонна к нему. Следующим летом он разобьет Тюренна и возвратит Империи исконно германский Эльзас. А потом — хоть на покой, хоть в могилу.

Но оказалось, он переоценил милость судьбы, и самое тяжкое испытание в жизни ему еще предстояло вынести.