Книга Дворец наслаждений - Паулина Гейдж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я смотрела, как он снял с полки какой-то ящичек и вынул из него две луковицы, затем достал из висящего на поясе мешочка нож. Умелой рукой отрезал от луковиц остатки стебля и засохшие корешки. Затем взял ступку и пестик и, порезав луковицы на дольки, принялся их толочь. Луковицы издавали резкий запах земли; я знала, что, чем бы их ни разбавляли, они сохранят его, передав напитку свой вкус — горький и опасный. На лбу лекаря выступил пот — работа была трудной. Амоннахт обратился к слуге:
— Поставь лампу и принеси натра и горячей воды.
Когда его шаги, эхом отдававшиеся под сводчатым потолком сумрачной комнаты, затихли, я принялась осматривать полки в поисках сосуда, в который могла бы перелить готовое снадобье, и вскоре нашла каменный сосуд с широким горлышком. Тем временем Пра-эмхеб закончил измельчать луковицы.
— Что теперь? — спросил он, откладывая ступку и утирая потное лицо.
Я протянула ему сосуд.
— Найдите мак, — сказала я, — и наполните им сосуд наполовину. Высыпьте туда «голубиный помет», и я залью все это молоком.
— Наполовину наполнить маком? — воскликнул лекарь. — Но от такой порции у нее остановится сердце!
— Вот именно, — устало сказала я. — Я хочу, чтобы под действием мака она погрузилась в глубокий сон, а потом умерла.
Я не винила лекаря в глупости. Так мне ответил бы любой врач. Как бы мне хотелось и самой так изумиться!
— Ты все записал? — спросила я писца.
Тот кивнул, продолжая делать записи.
Пра-эмхеб нашел мак и высыпал его в сосуд. За маком последовали толченые луковицы. Слуга принес натр и чашу воды, и лекарь принялся тщательно мыть руки. Я знала: ему хотелось отмыться не только от грязи. Мне хотелось того же самого.
— Спасибо, Пра-эмхеб, — сказала я, глядя ему в спину. Он не ответил. Прижав к себе сосуд, я вышла из кладовой.
Внезапно за моей спиной раздался голос Амоннахта.
— Не осуждай его, Ту, — сказал он. — Врачу трудно выполнить такое.
— Зачем ты мне это говоришь? — крикнула я, обернувшись к нему. — Я сама врач! Или ты забыл? Ты думаешь, для меня это все равно что палец уколоть? Неужели за грехи юности мне придется расплачиваться всю жизнь?
Амоннахт не ответил, а лишь забрал у меня сосуд.
— Сколько нужно молока? — спросил он.
Из-за кипевшей во мне ярости я его сначала не поняла, но затем быстро овладела собой.
— Я сама все сделаю, хранитель, — хрипло сказала я. — Я же давала обещание, не ты.
— Ты и так уже много сделала, — ответил он. — Я Хранитель дверей. Все женщины, находящиеся на территории дворца, подчиняются мне. Я сделаю это ради тебя. Так сколько?
Стояла чудесная ночь, в воздухе пахло травой, в небе полыхали мириады звезд, душистый ветерок шевелил складки моего платья и волосы. Я глубоко вздохнула.
— Половину чаши, — сказала я. — Потом хорошенько перемешай и добавь еще. Никуда не выходи из комнаты. Ты сам дашь ей это, Амоннахт?
— Да. И никуда не уйду, пока она будет пить.
— Перед тем как дать, еще раз встряхни сосуд. Проследи, что она выпила все разом. Учти, снадобье очень горькое, и она может не допить его до конца. Когда выльешь первую порцию молока, дай сосуду постоять одну ночь, чтобы зерна размякли. Только не спускай с него глаз, Амоннахт. Я не прощу себе, если какой-нибудь слуга примет это за молоко.
— Не бойся, Ту, — улыбнулся он. — Я дам тебе знать, когда все будет кончено. Доброй ночи.
И Амоннахт пошел к себе, полный чувства собственного достоинства и уверенности в себе, что было присуще ему в полной степени, а я с легким сердцем направилась в свою комнату.
Дома я разделась и послала Изис за вином, а потом пошла в банный домик и принялась яростно тереть себя натром и лить на голову воду — кувшин за кувшином. Вернувшись в комнату, сияющая чистотой, я повалилась на постель. На столе меня ждало вино. Поблагодарив Изис, я отпустила ее до утра, а сама взяла в руки чашу с вином и выпила ее залпом, после чего сразу налила вторую.
Полулежа на подушках, я осушала чашу за чашей, стараясь забыться и отогнать от себя видения прошедшего дня. Конечно, это была слабость, но мне так хотелось хотя бы немного отдохнуть!
Мои мысли уносились не в прошлое, где я испытала столько горя и отчаяния. Я думала о будущем, о Камене и Тахуру, о том, как мы все втроем будем жить в небольшой усадьбе в окружении садов и цветов; у нас будут мощеные дорожки и пруд, заросший розовыми и белыми лотосами. У нас будет белая лодочка с ярко-желтым парусом. Иногда мы будем садиться в нее и плыть в Асват, чтобы навестить Паари и дедушку и бабушку Камена, но чаще мы будем просто плавать в лодочке по Нилу, любуясь алым закатом, и смотреть на ширококрылых белых цапель и ибисов, важно стоящих в зарослях тростника у берега.
У нас будут соседи, милые и славные люди, с которыми мы будем отмечать разные праздники. Мы будем приглашать их к себе, усаживать на подушки, а потом все вместе будем пить вино и угощаться замечательными кушаньями, которые приготовила наша кухарка, и болтать о всякой всячине. Возможно, царевич Рамзес, который к этому времени перестанет быть наследником и получит титул «Могучий Бык», как-нибудь заедет к нам, вызвав тем самым пересуды и зависть соседей. К нам будут приезжать Мен и Шесира, и мы с мачехой Камена будем рассказывать друг другу разные смешные истории, которые случались с нашим общим сыном, а Камен тем временем будет перебрасываться шутками со своими сестрами.
Я снова буду заниматься медициной, но не слишком много, поскольку придется находить время и на работу с управляющим поместья, ведь у меня будут скот и пахотные земли. Кроме того, появятся внуки, ребятишки с тонкими, как у Тахуру, чертами лица и умным взглядом, как у Камена. Они будут цепляться за меня своими крохотными ручонками и бегать по лужайке за бабочками и листьями.
И все же среди этих сладостных мечтаний, в которых я стремилась укрыться, как заяц, который прячется в свою спасительную норку, когда его преследуют гончие, меня не отпускали тягостные мысли.
Гуи где-то прячется.
Завтра — седьмой день.
Несмотря на выпитое вино, я спала плохо и проснулась внезапно, когда во дворе поднялся шум, а первые лучи холодного солнца легли на поблескивающую от росы траву. Всю ночь я ворочалась с боку на бок и обливалась потом. Простыни промокли, я постоянно хотела пить. Взяв со столика кувшин с водой, я принялась жадно глотать жидкость, потом откинулась на спину и стала смотреть, как на потолке играют солнечные блики.
«Сколько тысяч раз Ра выходил из чрева Нут с тех пор, как Египет поднялся из первобытной тьмы? — думала я. — Сколько людей в течение этих веков вот так лежали на пышном ложе или соломенном тюфяке, слушая, как птицы приветствуют наступающий день, чувствуя, как нагревается утренний воздух, и думая: „Сегодня я буду работать, буду есть и пить, буду плавать по Нилу и миловать свою жену, а когда Ра будет снова проглочен, лягу спать“? И конечно, они говорили себе: „Сегодня я дышу, я слышу, я вижу, я жив, а завтра, если того пожелают боги, я снова открою глаза навстречу жизни“.