Книга На пути Орды - Андрей Горюнов

«Правильно Калнин во сне сказал: одного человека живым взять трудно, а работать по массам установками залпового огня – одно удовольствие, – подумал Аверьянов. – А вообще-то вернусь когда к себе, надо будет Калнина на учебу, в Академию, – подальше чтоб, – кыш под жопу! Гибкий он какой-то, без стержня мужик, – учиться пускай идет и – на повышение. Чтоб не возвращался. А то в апреле отстрелялся на троечку и строевую чуть во взводе не завалил, а все туда же – „ксенофо-о-обия!“, а сам их всех напалмом-то и сжег! Вот гад какой! И нашим, и вашим. На себя бы посмотрел!»

* * *

– А чем отец там занимается? В командировке-то в этой, в невольной? – спросил Михалыч.

– Он там деревню обороняет…

– От кого обороняет?

– От татаро-монголов. Он в тринадцатом веке… Батый! Там такое нашествие!

– Слышал чего-то про это. Даже книжку какую-то читал…

– Да что ты с ним разговариваешь, безнадега! Лучше мне расскажи.

– Смотри, что мне там, в будущем, подарили! – В руках Алексея возник перстень с рубином, – тот самый, с рубином, «стоящий в Персии свыше тысячи невольников и невольниц». – У этого перстня интересная история.

– Он был разнесен в прах, – добавил Алеша, – в тринадцатом веке при взрыве, – заметь, – противотанковой мины!

– А как его собрали?

– Никак. Его перехватили. В будущем есть такой спорт. Можно, оставаясь в своем времени, просматривать прошлое, – как в подзорную трубу, как в видоискатель. Если найдешь что-то очень интересное для себя, что-то такое, что вот-вот погибнет, то это «что-то» можно выхватить из прошлого за пять-десять миллисекунд до гибели, одновременно впрыснув туда, в прошлое, такое же количество вещества, какое ты утаскиваешь. Точь-в-точь. В этом случае – перстень, – впрыснуть надо было золото, серебро и рубин – то есть окись алюминия… Вот так он был спасен, – с помощью хрономанипулятора из три тысячи четыреста десятого года, протянувшегося в год тысяча двести тридцать восьмой…

– А ведь он похож… Как будто из этого комплекта, мне кажется, – из клада Степана Разина?

– Да, так и есть. Причем, что интересно, сделаны все эти украшения вовсе не в Персии, а где-то на севере Скандинавского полуострова. Надпись не на фарси, как мы с тобой думали, – княжна персиянка, значит, и надпись персидская… Нет, лажа. Надпись на древненорвежском… Она гласит: «Миром правит Добро и Надежда»…

– А знаешь, что я решила? Я отдам тебе ожерелье и серьги, Алеша. Ты не обижайся, но это должно быть все вместе, я так чувствую.

Алексей промолчал.

– А я себе лучше что-то куплю – у меня же теперь миллион двести тысяч!

– Ну, – заерзал за рулем Михалыч. – Опять вспомнила. Сил моих нет уж никаких! – Михалыч остановил «опель», чуть не въехав в лунную дорожку, тянущуюся по грандиозной луже аж до горизонта, с жаром стукнул обеими ладонями по баранке. – Слушать вас – ну невозможно просто! Это же все со-сто-яния! «Миллион, миллион»! «Ожерелье и серьги, бриллианты и перстни»! Тут пластаешься, как белка в колесе, уголь экономишь; зимой вода в казарме в отоплении замерзнет, трубы разорвет. А вы вон: только рты открыть, – и все вам катится: «сюда миллион, туда миллион»! Где справедливость, я вас спрашиваю?! Образованные очень стали, – «ОС-ДОС-Виндос», Левитан, картина «Плес»!.. Фигли-мигли сплошные, – не курите, – раз! Наркотики? – что вы!!! Вы и водку простую в подъездах не пьете, о родителях заботитесь: этот в тридцать пятый век понесся, жизнью рискуя, отца выручать, ты, Катька, тоже: «Мама, дай ему четвертинку, пусть папа похмелится, мне его жалко!» Пьяного отца пожалела! Ну откуда это в вас?! Почему так жизнь устроена, что все напоперек нашему поколению?! Я за всю свою жизнь не то что клада не находил, а наоборот – четыре раза получку терял, в разные годы, правда, в разных местах… Один раз – в милиции потерял…

– В милиции? – удивился Алексей.

– Ага! – кивнул Михалыч. – Нашел в себе силы ментам сказать, что я о них на самом деле думаю… Силы нашел, а получку потерял. А заодно и часы. Золотые.

– Ничего. Можно новые купить, – ехидно заметила Катя. – У меня даже деньги на это есть…

– Ты бы мне лучше молодость купила бы. Я по-другому жизнь бы прожил.

– Это тоже можно, – усмехнулся Алексей. – Но в параллельном мире. Я совершенно серьезно. Если очень захотите, могу попробовать вам это устроить…

– У него на это деньги есть, – ядовито заметила Катя.

– Вы лучше помолчите, дети! Помолчите! Умоляю вас! – Михалыч с остервенением крутнул баранку, а потом вдруг бросил и нажал на тормоз. – Вы извините. Выйду, покурю. Обидно, сил нет! Обидно и зависть гложет, честно говоря…

* * *

Заруливая к дому, Михалыч кивнул ребятам на медведевский темно-синий «мерс»:

– Уже приехал. А здесь и дождь слегка прошел… Кать, дай-ка мне коробку из-под торта.

Вывалив крошки на влажную крышу медведевского автомобиля, Михалыч отправил коробку в стоящую рядом урну.

– Жить надо проще. Проще, легче, веселей. Что завидовать? Жизни надо радоваться, – верно ведь?

– Верно, – согласился Алеша. – Только вы треть крошек рядом рассыпали… Катя, посмотри там, пожалуйста, щеточку, которой коврики подметаете, и совочек… Ну, или тряпочку…

Наклонившись. Алексей тщательно подмел крошки возле автомобиля и аккуратно высыпал содержимое совка на крышу «мерса»…

– Вот теперь все аккуратно!

* * *

– Не вернусь на рассвете, – как солнце встанет, – отходите за рютинскую топь.

– Что?! – не расслышал Глухарь.

– Это – приказ! – Аверьянов поднял руку и, поворачивая коня к речке, в обход Чунгулаевой рощи, подвел итог: – И лихом меня не поминайте!

– Ни пуха, Николай! – сказал Афанасич.

– К черту! – ответил Коля и, закинув на плечи небольшой рюкзак, пришпорил коня.

Афанасич открыл было рот, но, спохватившись, захлопнул:

– Вернешься, – я спрошу…

* * *

Последний солнечный луч, блеснув, погас на закате. Только полнеба светилось оранжево-красным северным закатным заревом. Однако закат уже начал тускнеть, наливаясь кроваво-красными, пурпурными тонами. На землю опускалась ночь.

– Стой здесь! – сказал Коля коню и быстро полез с рюкзаком на высокий – сорокаметровый – покрытый соснами скалистый кряж, Волк-камень.

Другая сторона Волк-камня выходила на огромную поляну с мелкими рощицами и перелесками, – поляну, усыпанную бесчисленными кострами огней стана Берке. С этой стороны Волк-камень выглядел как отвесный утес, вышедший как бы из леса на поле – неприступнейшей скальной стеной.

У основания утеса было двое татарских часовых. Один стоял метрах в пяти от скалы, другой сидел в небольшом скальном гроте, пещерке, – у крошечного костерка.