Книга Медвежий ключ - Андрей Буровский

— А ну в лес!

— Будем искать обходные пути, шеф?

— Вот именно — будем искать…

Вторая особенность избушки — стояла она близ берега бурной речушки. Маленькой речушки, стоически прокладывавшей русло среди каменных осыпей и скальных выходов, тащившей с собой множество обломков. Не прекращался стук и скрежет камней, которые тащила река, колотила об дно и друг об друга. Видимо, эта избушка предназначалась для жизни во всякое время года.

Но и у этой ее особенности имелись своеобразные последствия: если идти по тропинке, то реку легко пересечь вброд — как раз под окнами избушки речонка разливается множеством рукавов, течет спокойно, почти как потом будет бежать по равнине. Тут идти нетрудно по каменистому дну, усеянному окатанной галькой, но идущий через этот брод прекрасно виден от избушки…

Переправляться можно и в другом месте, но тогда сделать это непросто — лезть придется в мутную ледяную воду, в которой несутся куски камня килограмма по два и по три, которая и без этих камней, уже силой течения, способна сбить даже сильного человека с ног, унести его в безумно мчащихся струях.

Сделав километра два по лесу, еле-еле нашли место, где река пробивалась сквозь завал. Она раскачала, подточила колоссальные камни в два-три роста человека, но все же по этим камням вполне можно было пройти, а вода бесновалась и ревела в узких щелях между глыбами.

Данилов обратил внимание, что вдоль берегов реки лес как-то повыше, постройнее. Пока они шли вверх и вверх, сам лес незаметно изменился: стал не такой высокий и заметно, как скрючены, как придавлены кедры снегами, засыпающими их каждую зиму до высоты в два и в три метра. Ему даже показалось, что на другом берегу реки лес еще ниже и угнетеннее. Наверное, они были уже очень высоко в Саянах.

До избушки оставалось метров сто. Избушка стояла на пригорке, среди каменистой поляны, не спрятанная в глуши леса — вот ее третья особенность. Оставалось разделиться так, чтобы один прихватил окно, встал бы около оконной рамы, а другой рванулся бы во входную дверь. Данилов уже открыл рот…

…Низкое, мрачное ворчание, глухое, невыразимое никакими буквами «А-ааа-ааа…», звучащее словно из бочки. Над кустами шиповника мягко, грациозно-неуклюже, поднималась огромная туша. Не так уж он был и велик, этот потревоженный сыскарями, спавший в кустарнике зверь — меньше двухсот килограммов. Не так уж он был и агрессивен, скорее раздражен и недоволен. И если бы почувствовал медведь, что тут стоят охотники, жестокие люди, которые могут и добыть, не остался бы он тут ни минуты, рванул бы сразу во всю прыть туда, где можно спокойно поспать.

Но от сыскарей, в том числе даже от Данилова, не исходило спокойное чувство уверенности. То есть людей было двое, медведь сыт, Данилов сразу же рванул ремень карабина, и теперь стоял в красивой стойке. Будь дело только в том, чтобы спокойно доспать, зверь, скорее всего, ушел бы подобру-поздорову: ведь места выспаться ему — все горы. Но движения у людей были суетливые, растерянные, лица испуганные, и медведь чувствовал, что перед ним не столько грозный противник, сколько весьма легкая добыча.

Зверь сделал несколько шагов на задних лапах; между Даниловым и медведем не оставалось и двадцати метров. Зверь смотрел то одним, то другим глазом, аккуратно поворачивая голову. Изо рта, между клыков, стала спускаться слюна, повисла длинной серебристой ниточкой.

— Ааа-ааа-ааа… — снова завел зверь эту же песню.

А потом медведь затеял становиться на четвереньки, и тут-то все как раз произошло. Не могу сказать точно, что собирался делать медведь: очень может быть что убежать. Не исключаю, что собирался и напасть: от них ведь никогда не знаешь точно, чего надо ожидать. Во всяком случае, Данилов помнил, что стоящий на дыбах медведь не так опасен, как идущий «кабаном», стоя на четырех ногах, и не стал рисковать. Карабин рявкнул раз и второй, было видно, как медведя колотит в правильное место, под левой половиной груди, как он с раздирающим душу визгом и воем заваливается навзничь.

Медведь бился в кустах, на самом краю поляну, разбрасывал вывороченные куски дерна, кустов, пучки лишайника, травы. Данилов думал, подойти ли к нему и добить, или уже нет такой необходимости. А из домика, из «третьей избушки» уже выбегал человек, бежал изо всех сил к краю поляны.

И сработали профессиональные инстинкты:

— Стой! Стой, стрелять буду!

Крики, похоже, только придали ускорение бегущему, синяя куртка замелькала уже с самого края поляны.

— Стой, мать твою!

Человек мчался, и никакая револьверная пальба не в силах была его достать. Данилов побежал вдоль кромки поляны, чтобы получше видеть человека, на ходу готовил карабин. Эх, далеко, метров сто пятьдесят, если не больше! Не умел Данилов стрелять с такого расстояния. Ну, да лиха беда начало.

— Стой! Стреляем! — надрывался Саша, что есть сил.

Припав на колено, Данилов выцелил не то, что должен был по правилам — не ноги. Ног не видно в высокой траве, папоротнике и кустах. Данилов поймал в прицел синюю подпрыгивающую спину, и мягко потянул на спуск. Что такое?! Данилов видел, как полетели каменные брызги от здоровенного булыжника на поляне.

Еще выстрел! Опять пуля ударила в булыжник, подняв фонтан каменного крошева. Что такое?! Вот!!! В суете Данилов не перевел прицельную рамку с деления «сто метров» — после стрельбы по медведю. Ну, и сажал не по бегущему, а по лугу…

Та-ак, там уже метров двести… Данилов поставил рамку правильно, опять стал ловить синюю спину. Поздно — спина мелькала меж берез, достать ее можно было уже разве что случайно. Раз и два попытался Данилов — ведь бывают же на свете чудеса! На этот раз чудо не случилось, пули колотили по деревьям. Ага, Саша уже в избушке. Правильно! Надо посмотреть, что он тут делал, посмотреть, как тут насчет улик.

В этой избушке явно жили, но трудно поверить, что в первой, недавно брошенной избушке и в этой обитал один и тот же человек. Та избушка вылизана, все в ней аккуратно разложено, а в этой царил страшный бардак, да к тому же отвратительно воняло. Трудно было разобраться в нагромождении плоскогубцев, чашек, тряпок, курток, ложек, гаечных ключей и пуговиц. Тут все не лежало — валялось.

Грязное, засаленное тряпье на нарах, чудовищно грязный, заросший салом стол, такие же грязные, сальные тарелки и чашки на столе, вонища. Пережаренные кусочки мяса в большой тарелке на столе, еще дымящаяся кружка чаю.

— Посмотрите-ка шеф…

Если Саша так позеленел, если у него такое лицо, значит, полезно посмотреть. М-да-а… Данилов почувствовал, что и у него, совсем как у Саши, раздается в ушах тоненький звон, желудок подступает прямо к горлу, а перед глазами плывет, вместе с позывами на рвоту, что-то зеленое, и кружится. Потому что за дверью, в большой эмалированной миске, лежало бедро. Обычное человеческое бедро, покрытое обычной бледной, как обычно и бывает на этот месте, кожей, с редкими рыжими волосками. Судя по пышному задку, скорее всего женское бедро. Чуть несвежее, начавшее пахнуть, мясо, почерневшее от долгого лежания сырым.