Книга Бескрылые птицы - Луи де Берньер

— Она говорила, у тебя были дети. — В его голосе явно слышалась боль.

— Все умерли. Было четверо, но никого не осталось. Я похоронила их под камнями там, где живет Пес, неподалеку от могилы святого. Наверное, больше детей не будет. — Тамара помолчала и вдруг спросила: — Почему ты со мной не развелся?

Опешив от ее прямоты, он задумчиво понурился и наконец ответил:

— Ради того, что сразу и не объяснить. Наверное, можно, но большинству людей мое объяснение покажется бессмысленным. — Он посмотрел на нее. — Я ни с кем об этом не говорю. Не мастер я на такие разговоры.

— Я рада тебя видеть. Попробуй все же объяснить.

— Ты помнишь, я застал вас, убил Селима и потащил тебя на казнь.

— За волосы приволок на площадь, а когда меня стали убивать, отвернулся. У тебя из руки шла кровь, ты был в крови Селима, а я — в твоей и его крови. Когда на меня набросились, я думала о том, что ваша кровь перемешивается с моей.

— Я считал, что поступаю правильно и спасаю свою честь. Не только считал — знал, что это правильно. Святой Коран велит забивать прелюбодеев камнями. Таков обычай, это шариат. Я знал, что это правильно. Я так поступил, потому что не сомневался. Но уже тогда уверенность была слишком неуверенной. Я отвернулся, и только позор удерживал меня от того, чтобы хлыстом отогнать от тебя сброд. Лучше бы я не тащил тебя на площадь. Жажда справедливого возмездия уступила желанию спасти, забрать тебя. Вся радостная-сладость воздаяния улетучилась, месть горчила во рту медью и уксусом. Только боязнь позора меня и остановила… А когда ходжа Абдулхамид тебя спас, у меня сердце запело от облегчения, хотя мне следовало прикончить человека, который лишил меня справедливой расплаты. Убей я его, никто бы меня не осудил.

— Ходжа Абдулхамид навеки пребудет в раю, — тихо сказала Тамара-ханым.

— Я не развелся, потому что тебе с лихвой досталось позора.

— Развод стал бы меньшим стыдом, чем это. — Тамара обвела рукой комнатушку. — Неужели ты думаешь, что он бы хоть сколько меня опозорил в сравнении с этим?

Он виновато взглянул на нее:

— Я очень страдал.

— Твое страдание — что росинка перед океаном.

— Порой и росинка считает себя океаном.

— Она заблуждается.

— Я приходил к ходже Абдулхамиду. Мы с ним часто об этом говорили. Он спрашивал, не гложет ли мне душу, потому что в этом осознание греха праведным человеком.

— Что ты ответил?

— Что у меня ужасно муторно на душе.

— Правда?

— Добропорядочное мнение на моей стороне, но душа изболелась от всего, что с тобой стало, что я наделал. Из-за этой болячки я и не развелся, чем вызвал большой скандал, пересуды и сейчас идут. Ты по-прежнему моя жена и останешься ею до смерти, а я приготовлю белый саван, могилу и надгробие в виде тюльпана, случись тебе умереть первой. Наверное, это мелочь, но от нее не так бередит душу.

— Не разведясь, ты не сможешь жениться на Лейле-ханым.

— Мужчине разрешается иметь нескольких жен. Вон их сколько было у Пророка.

— Но ты же современный человек. Как люди в Смирне. Тебе нравится франкская одежда, и ты хочешь только одну жену.

— Да, жена у меня может быть только одна.

— А как же Лейла-ханым?

— Лейла — гетера. Возможно, ей хочется замуж, но она бы уподобилась птице, которая поет, а лапы привязаны к ветке, и потом она выдирает себе перья и истекает кровью. Из нее бы вышла плохая жена, но она превосходная любовница. Взять ее в жены — все равно что посадить на цепь собаку и ждать, когда она заблеет и даст молока.

— Она хочет стать женой. Я знаю. Ты к ней несправедлив. И если ты ей не муж, если женат на мне, ты прелюбодействуешь, ложась с ней.

Он иронично хмыкнул:

— Тогда, видимо, чернь должна побить меня камнями на площади.

— Тебя не побьют. Ты ведь не жена, как я. Это в молодую женщину легко швырять камнями. Ты лев, а чернь — шавки. Рыкнешь, и они разбегутся.

Он улыбнулся:

— Ты сильно переменилась. Раньше была слишком робкой и стеснялась так со мной разговаривать. А теперь говоришь без обиняков, как Лейла-ханым. В женщине это весьма необычно.

Тамара чуть сникла:

— Я знала свое место. Знала, чего от меня ждут. Была почтенной. Нас с Лейлой-ханым не уважают, и мы говорим, что думаем.

Будто вспомнив о недоговоренном, он сказал:

— У меня лишь одна жена.

— Жена из меня никакая.

Собравшись с духом, он неожиданно выпалил:

— Тамара-ханым, я хочу снова лежать с тобой.

— Снова лежать со мной? — изумленно переспросила она.

— Да.

— После того, кем я была? После всего, что случилось? А как же дочери Левона, которых ты спас? Разве они не красавицы? А как же Лейла-ханым? Разве она не прекрасная любовница?

— Дочери армянина очень красивы, но они под моим покровительством. Я спас девочек от позора и не могу сам же их бесчестить. Они напоминают тебя, когда ты впервые вошла в мой дом: испуганные, несчастные, растерянные. Я взял их под крыло. Что до Лейлы-ханым, она очень хороша. Но прошло время, и я уже не могу забыться с ней. Меня всегда точило сомнение; наслаждение все так же велико, но уже не пьянит, как раньше. Она стала мне товарищем, мы живем вместе, потому что это приятно, мы словно две лозы, что переплелись друг с другом. И все равно мне снова одиноко. Я долго не чувствовал одиночества, она изгнала его, но теперь оно вернулось.

— Однако, судя по всему, тебе с ней очень хорошо, — заметила Тамара.

— Да, хорошо. Помню, когда я поехал за ней в Стамбул, я сначала зашел в мечеть. Это было утром в пятницу, я прочитал молитвы по четкам и дал обещание Аллаху.

— Дал обещание?

— Да, я обещал, что, если найду любовницу, которая даст мне все, чего я жду от женщины, я выстрою мечеть. Едва начал строительство, как разразилась война с франками, и всех юношей забрали; вырыли только канавы под фундамент, да и они теперь потихоньку зарастают и осыпаются.

— Значит, Аллах не желает мечети, — сказала Тамара.

— Странно, когда я произносил свое обещание, казалось, говорю в пустоту, никто меня не слушает. Но я все равно начал строить, потому что обещал. — Он вскинул брови и вздохнул. Вопли роженицы внезапно стихли, собеседники ждали плача младенца, но его не было.

— Еще один мертвенький, — сказала Тамара.

— Я никогда тебя не забывал! — вдруг воскликнул он. — Ты всегда была в моих мыслях, ты — как человек, который машет с далекого горного гребня, зовет, и его тотчас узнаешь по голосу. За недолгое время, что мы были вместе, ты заронила в меня семечко, и оно прорастало, хоть я об этом и не подозревал, но вот теперь понял — оно тоже превратилось в лозу, которая переплелась с моей лозой. Я скучал по тебе и хочу снова лежать с тобой, хоть…