Книга Восточный вал - Богдан Сушинский

Теперь камнетесы стояли с непокрытыми головами и молча, почти благоговейно, как и подобает подмастерьям, смотрели на появившегося мастера. Эти «голгофские плотники» примитивно «сработали» крест и вознесли его на Голгофу, теперь все решало искусство «палача».

— Зачем им, нехристям, понадобился этот крест? — негромко проговорил один из камнетесов, худощавый и согбенный, в произношении которого Отшельник четко уловил белорусский акцент.

— Ну, распятие ведь, — пожал плечами его напарник, считая, что в данном случает оправдание Штубера и Крайза сокрыто в самом смысле и предназначении скульптуры.

— Как они собираются отмаливать грехи свои перед муками Господними, когда сами муки эти возрождают в камне, через убийство и мучения?

— А они ставят распятия не для того, чтобы, глядя на них, молиться, — уже более уверенно ответил ему собрат по топору. — Это эсэсовцы нас запугивают. Кресты Иисусовы для них — что-то вроде сатанинской метки. Чтобы на каждого замученного здесь — по распятию.

Камнетесы вопросительно взглянули на Отшельника, но тот богобоязненно осматривал заготовку, взволнованно и недоверчиво прощупывая заскорузлыми пальцами каждую складку материала, каждую неудачную зазубрину.

Сейчас он был похож на скрипичных дел мастера, ощупывающего заготовку под скрипку. Вроде бы, все, как надо, все — как всегда. И все же, какие-то сомнения охватывали: неужели эта масса грубой древесины способна будет когда-либо воссоздавать уму непостижимые творения гениев?

— Что ты так прицениваешься? — скептически поинтересовался белорус. — Что облапываешь ее, словно девку на весенней травке?

— Материал понять хочу. Образ уловить…

— Что-что ты хочешь «понять»?

— Материал, материал. Что тут непонятного?

— А что «уловить», какой такой «образ»?! — поинтересовался его собрат.

— Зачем тебе это знать? — недовольно проворчал Отшельник.

— Я к тому, что если еще пару раз пройтись по ней зубилом и изуродовать, то ничерта у них потом не выйдет.

— Не Христос, а чистый ирод — вот что у них из глыбы этой получится, — добавил белорус.

— У кого «у них»?! — хриплым басом возмутился Отшельник. — Статую сотворяют не они, а мы с вами. Наше это… Наша работа, память о нас.

Он оглянулся на безучастно стоявшего неподалеку гауптштурмфюрера Вилли Штубера, но тот методично ударял стеком по голенищу до блеска начищенного сапога и всем своим видом давал понять, что вмешиваться не собирается.

— Какое «наше»?! Что здесь нашего?! — изумился напарник белоруса, приземистый, широкоплечий мужик лет пятидесяти, с искореженной шрамом нижней губой. — Мы здесь рабы, и дело наше — рабское.

— Неужто забыли, сколько великих творений создано было рабами? Потому что не на рабство работали — на вечность.

— Все равно надо бы изуродовать, — возразил «губастый», страшно заикаясь и шепелявя, очевидно, когда-то, во время допросов, ему раздробили челюсть.

— Вы обо мне и камне этом думайте, что хотите. Но если кто-то из вас хоть однажды нанесет неверный удар топором или молотком, того я самолично изуродую! — буквально прорычал Отшельник, обкрошивая пальцами ту часть заготовки, в которой уже чудились ему голова и терновый венок Христа.

Камнетесы приумолкли и только теперь, вспомнив, что неподалеку стоит немецкий офицер, с опаской оглянулись на него.

— Да-да, я слышал весь ваш спор, — неожиданно заговорил этот офицер почти на чистом русском, что поразило их, словно знамение небесное. — Дело не в том, что вы рабы, а в том, что вы — не мастера, а црего лишь жалкие ремесленники. Вы никак не можете понять: все, что здесь делается, принадлежит уже не нам, ибо мы — всего лишь колония термитов, возводящих сей величественный подземный Термитник. Оно принадлежит цивилизации, которая будет утверждаться в этих подземельях после нас.

Камнетесы угрюмо молчали, время от времени посматривая то на Штубера, то на Отшельника. В эти минуты оба они в одинаковой мере были ненавистны им. Как, впрочем, и камень, из которого должно появиться распятие.

— В ближайшее время камнетесы подготовят для вас, Отшельник, еще три таких заготовки, — не обращал на них внимания барон фон Штубер. — Завершив работу над ними, вы затем украсите зал торжеств «СС-Франконии» гербом Третьего рейха.

— Никогда не занимался такого вида резьбой… — попытался возразить Отшельник, однако Штубер не пожелал выслушивать его.

— Понимаю, что вы потомственный мастер, и что ваше призвание — распятия.

— Каждый должен делать то, что умеет, — угрюмо оправдал себя Отшельник.

— Я даже предвижу, что найдутся официальные лица, которые будут убеждены, что свастику следовало бы высекать арийцам, лучшим скульпторам Германии. Но, во-первых, лучшие либо бежали за рубеж, либо оказались на фронтах или же погибли в концлагерях. А во-вторых, не следует забывать, что величие империи всегда сотворялось руками рабов. Именно рабов, в этом вы, Отшельник, правы.

— Но затем руками этих же рабов, только уже восставших, они и разрушались

— Опасная мысль, — заметил Штубер. — Хотя и верная. Руками рабов и варваров эти империи создавались и руками же рабов и варваров разрушались. Вы мне все больше нравитесь, Отшельник. Вот почему я не стану спешить с экспериментом, в котором вам отведена та же роль, что и в библейских сказаниях Иисусу Христу.

— Каким еще экспериментом? — Отшельник давно заметил, что отношения его с этим эсэсовским офицером складываются как-то по-особому. Штубер был не менее жесток, чем многие его одетые в мундиры СС соплеменники. Тем не менее в его рассудительном спокойствии находилось место для того, чтобы сохранять некую видимость человечности и даже доверительности.

— По превращению вас в зомби.

— Меня? В зомби?!

— Вам объяснить, что это значит — зомби?

— Уже не нужно. Это — все те нелюди, которыми вы стали заполнять новые выработки, чтобы иметь там исполнительных полумертвецов?

— Понимаю, Отшельник, что такая перспектива вас не прельщает, — одной рукой Штубер сжимал рукоять лежащего у него в кармане брюк пистолета, другая легла на расстегнутую кобуру. — Но вы должны понять меня, зомби-скульптор. В основе — потрясающая идея: талантливейший из славянских скульпторов, превращенный в зомби, продолжает создавать статуи распятий. Ничего подобного мир искусства еще не знал. Однако возникает вопрос: повлияет ли сие превращение на его работоспособность и развитие таланта? Или же, наоборот, превратит в бездаря? Мои замыслы вам не интересны, Отшельник?

— Как уже только ни убивали меня на этой войне, — спокойно, устало ответил пленный. — Значит, придется умирать вот так, оставаясь в этом мире полусолдатом-полумертвецом.

— Понимаю, даже этим сообщением взволновать вас уже невозможно, — не сумел скрыть своего разочарования Штубер. — Однако же упрямством вашим разволновать меня тоже непросто.