Книга Башня. Новый Ковчег - Евгения Букреева

class="p1">— Они? — спросил Павел Григорьевич и нахмурился. — Стойте здесь, оба. Я сам с ними поговорю.

Кир с Никой остались стоять там, где их оставил Савельев. Вокруг сновали люди, и никто, казалось, не обращал на них никакого внимания. Кир, по-прежнему крепко сжимая руку Ники, словно она была его спасительным якорем в этом людском море, не отрываясь, следил за Павлом Григорьевичем, который уже приближался к родителям Вовки.

Кир смотрел, как Павел Григорьевич, подойдя, что-то начал им говорить, как Вовкина мать, улыбаясь, кивала головой, а отец растерянно смотрел, топтался на месте, то засовывая руки в карманы штанов, то вынимая их обратно. Он видел, как Вовкина мать вдруг страшно закричала, и начала падать, заваливаясь на один бок и вскинув над головой руки, как в каком-то странном несуразном танце. Откуда-то появились ещё люди, и все разом заговорили, громко, и, хотя слова долетали до них, Кир ничего не мог понять, словно, все они говорили на чужом языке. А Вовкин отец всё так и стоял на месте и не знал, куда девать свои большие руки с такими же как у Вовки обгрызенными под корень ногтями…

* * *

— Пойдёмте, — Савельев вернулся к ним.

— А… — Кир дёрнулся в сторону Вовкиных родителей.

— Кирилл, ты им сейчас не поможешь. Потом… потом ты к ним придёшь и всё расскажешь, как было. Если они будут готовы тебя выслушать. Понял?

Кирилл кивнул.

— А теперь найдём твоих.

— Кирка! — мать всплеснула руками, принялась подниматься, но тут же опять грузно осела на стул, схватившись за сердце.

— Мама, — Кир бросился к ней. — Сиди, не вставай.

Он присел перед ней на корточки, взял в руки её шершавые ладони, и вдруг, сам не осознавая, что делает, как в детстве, уткнулся в эти сухие мозолистые ладони лицом. Словно ему опять было пять лет, и мамины руки были оберегом от всех бед и тревог.

Какое-то время Кир как будто выпал из реальности, он ничего не видел и не слышал, а когда очнулся и наконец-то поднялся с колен (мать поднялась вместе с ним и так и застыла рядом, судорожно вцепившись в него руками), заметил, что его отец вовсю разговаривает с Савельевым. Тут же стоял хмурый Егор Саныч и Бахтин.

— Вот, Иван, а ты сомневался в парне своём, а он, смотри-ка, привёл нам Павла Григорьевича, как и обещал, — Бахтин весело подмигнул.

— Привёл, вижу, — отец покосился на Кира. — Что у тебя с лицом-то, герой?

— Да так, — Кир криво ухмыльнулся.

— Это уж моя вина, — вмешался Павел Григорьевич. — Не так друг друга поняли с самого начала. Но парень у вас и правда герой. Да, рыжик? — он повернулся к прижимавшейся к его руке Нике.

Ника радостно закивала головой и негромко засмеялась.

— Да, оболтус, что там говорить.

Отец махнул рукой, но Кир видел, как лицо его, обычно неулыбчивое и неприветливое, разом просветлело и просияло.

Эпилог

Эпилог

Ника

— Знаешь, Ника, вот хоть убей, но я тебя не понимаю! — Вера сердито посмотрела на Нику. — И его не понимаю. Ну ладно, он — дурак, упрямый как осёл, но ты-то!

— Вер, отстань, а?

Нике хотелось и не хотелось говорить об этом. Всё было по-дурацки. Её подруга уже не первый раз заводила с ней этот разговор, о Кире. Звала вместе с собой на шестьдесят пятый, где тот жил с родителями. Удивительно, но после всего случившегося Кир с Верой не только не возненавидели друг друга, но стали чуть ли не лучшими друзьями. Вечерами и почти все выходные они — Вера, Кирилл, Марк и примкнувшие к ним братья Фоменки — пропадали внизу, то на шестьдесят пятом, то на семьдесят втором у Марка, и им, судя по всему, было здорово и весело. Наверно, весело, если верить тому, что Вера ей рассказывала. А Вера рассказывала регулярно. И регулярно звала к ним присоединиться.

— Я не понимаю, почему ты отказываешься? Тебя отец не пускает? Так давай я с ним поговорю.

Отец был ни причём, дело было в другом.

Ника помнила, как там, в том вонючем отсеке, когда они сидели плечом к плечу на неудобном диване, Кир положил свою руку на её ладонь, как гладил её пальцы, как смотрел на неё, и тогда… тогда она почему-то решила, что всё же нравится ему. Ну хоть чуть-чуть. Но она ошиблась. Если бы это было так, он бы сам поднялся к ней, не дожидаясь, когда она спустится вниз. Уж нашёл бы способ: попросил Веру, оформил пропуск на общественный этаж и пришёл со всей компанией (всё же иногда её друзья вспоминали, что она существует на этом свете) или ещё что-нибудь. Но он этого не делал. Ему было не надо.

Странно, но почему-то ей казалось, что теперь, после того как она вернулась домой, всё должно пойти по-другому. Оно, конечно, и было по-другому, но совсем не так, как воображалось. Она по-прежнему почти всё время проводила дома, слоняясь из угла в угол, отец ещё больше пропадал на работе или торчал у себя в кабинете, зависая на телефоне — после его официального назначения на вновь сформированный пост Главы Совета работа отнимала у него все силы и время, а Сашка… О Сашке думать было неприятно. Нет, вскрывшиеся факты о его доносах её почти не трогали, эту новость Ника восприняла спокойно и как-то отстранённо, словно, речь шла о совершенно постороннем человеке, но вот, когда она вдруг столкнулась на общественном этаже с Сашкой и Оленькой, и явно было видно, что между этими двумя отношения больше, чем просто дружеские, она вдруг вспыхнула, резко остановилась, а потом, так же резко развернувшись, быстро зашагала от них прочь.

Оленька её нагнала, схватила за рукав и, семеня мелкими шашками рядом, пытаясь заглянуть в глаза, быстро и виновато заговорила:

— Ника, пожалуйста, не сердись. Я хотела прийти к тебе сама, сказать про нас с Сашей, но не решалась. Ника, прости, пожалуйста. Давай поговорим…

— Ну давай поговорим, — Ника остановилась и повернула к Оленьке своё горящее лицо. — Давай. Что ты там мне хотела сказать?

— Ну… — промямлила Оленька. — Что мы с Сашей… мы теперь вместе. Ты не возражаешь?

— Я? С чего бы мне возражать. Вместе и вместе. Совет да любовь!

Нике было стыдно. Не за себя, а за этих двоих, которые когда-то были её друзьями, а один из них был даже больше, чем друг. Впрочем… эту страницу своей жизни она перелистнула, а