Книга Стеклянный занавес - Мария Ивановна Арбатова

к половой жизни, говоря сегодняшним языком, иметь диагноз «аноргазмия». Ведь венчать невест до шестнадцати лет, а женихов – до восемнадцати запретили только в середине девятнадцатого века. И тогда же появились легальные дома терпимости, находящиеся под медицинским контролем.

Несмотря на его академическую нудность, зал сидел замерев.

– А прежде проституции не было? – удивилась Валя.

– Прежде она не была институциализирована в городах, а в деревнях ею занимались солдатки, у которых забирали на двадцать пять лет мужей, и все относились к этому с пониманием, – объяснил Денис.

– Так скажите спасибо советской власти, что вернула секс! – неожиданно выкрикнула женщина, мимолётный взгляд на которую вызывал ассоциацию со словом «комиссарша», и дело было не во внешности, а в напоре.

– Революция заменила церковный брак на гражданский, движение «Долой стыд!» организовало шествия в обнажённом виде, – согласился Денис. – Но революционная сексуальная свобода часто имела принудительный характер, а комсомольские собрания заканчивались оргиями. В результате в стране зашкалило количество детей, сданных в детдома, и увеличилась скорость распространения венерологических заболеваний.

Валя переживала, насколько скучно он говорит, и не понимала, почему публика слушает как зачарованная.

– При чём тут детдома? – снова выкрикнула женщина-комиссарша.

– Понаехавшие из деревень девушки вовлекались в оргии ради освобождения от буржуазного стыда. Контрацепции не было, аборты разрешили, но эти девушки стеснялись врачей. В результате рожали с повитухами, подбрасывали младенцев или сдавали в детдома. Потому что ютились, снимая угол, а вернуться с позором домой не смели.

После этих слов замерла и Валя, они были про мать, хотя забеременела она в конце пятидесятых. Но были и про Валю, про угол, про то, что не могла вернуться домой с позором… А не сделай тогда аборта, ребёнок был бы сейчас старше Вики!

– Тогда государство бросилось укреплять нравственность. В тысяча девятьсот двадцать четвёртом году вышла книга Арона Залкинда «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата». – Денис обратился к женщине-коммиссарше: – Она осуждала частый секс, ведь силы должны были тратиться на построение коммунизма и к половому акту должно подталкивать чувство глубокой идейной и моральной спайки…

– А лучше, когда они утром в постели спрашивают, как кого зовут? – снова выкрикнула женщина-комиссарша.

Молодняк в студии стал хохотать.

– Напомню, что не даю оценки историческим фактам. Нарком здравоохранения Семашко и академик Бехтерев стали уверять население в пользе воздержания и запретили сексологические опросы и исследования как мешающие стандарту «пролетарской культуры». – Денис так раззадорился, что забыл про тесный пиджак. – Асексуальность снова стала почётной, из литературы и искусства убрали следы эротики, людей с нетрадиционной ориентацией начали сажать в тюрьму, супружескую неверность карать через месткомы… А Сталин потребовал вырезать из фильма «Волга-Волга» сцену с поцелуем!

Валя успокоилась, передача наконец завелась ключиком и покатилась, как заводная игрушка.

Из зала потянулись руки с вопросами. Катя сияла, Вика подмигивала Вале, Настя сидела открыв рот, а Вилена морщилась, словно её кормили горчицей.

Когда Катя показала знаками, что пора заканчивать, Валя встала и сказала:

– На этом я заканчиваю передачу! Большое спасибо Денису Морозову! Мы обсудили сегодня то, что волнует каждого, но не каждый готов прочитать столько книг, чтобы получить полную картину. Поговорите со своими мамами, бабушками, прабабушками об этом и узнаете много неожиданного. И ещё хочу попрощаться. Это была моя последняя передача. Я многому научилась на телевидении, но надо идти дальше, идти к себе самой. Спасибо, что помогали мне всё это время!

Зал утонул в овации, у Вали хлынули слёзы. Денис встал и обнял её, а студия начала скандировать как на футболе: «Валентина! Валентина!»

– Просто мексиканский сериал, – шепнул Денис.

Катя подошла с салфетками, и Валя, уткнувшись в них носом и отстегнув микрофон, пошла к первому ряду. Ей были важны впечатления Вилены Васильевны.

– Может, я, Алексеева, старая, но не поняла твово умника, – отрецензировала передачу бывшая комендантша общежития. – Опять, что ли, разврат разрешили?

– Видишь, что зритель-то говорит? – засмеялась подошедшая Катя.

А Вика подбежала к Вале с безумными глазами и зашептала:

– Я ж это ещё тогда с бубном видела! Говорила, стоишь в длинном платье с блёстками, тебе хлопают. А у тебя молния сбоку расстёгнута! И трусы видны. Чёрные и кружавчик снизу! Я ж ещё тогда говорила, трусы с кружав-чиком!

Валя в ужасе оглядела бок. Прощаясь с публикой, она забыла перед камерой о расстёгнутой молнии, сползшей до бедра, демонстрируя трусы до кружева.

– Кать, трусы!!! – Валя потащила замочек молнии вверх.

– А то народ женских труселей не видел? – успокоила Катя. – Смылю на монтаже.

– Совсем не догоняешь? Ну, когда я с бубном прыгала! – сверлила Вика Валю глазами. – Чё ты хлопаешь клювом? Вспоминай, а то обижусь!

– Шебутная девчонка, – покачала головой Вилена Васильевна. – Ты, Алексеева, такой не была.

– Вик, не тарахти, ничего не соображаю! Веди их с Денисом вниз, – попросила Валя. – Я пойду переоденусь.

– Про инсайт же тебя гружу! – возмутилась Вика.

– Отстань от неё, – одёрнула Катя. – Последняя передача, все никакие.

И увела Валю в костюмерную, где Антонина Львовна накрыла чай с ватрушками из буфета. А Валя сняла платье с блёстками и почувствовала себя Золушкой, услышавшей, что часы пробили двенадцать.

Она больше никогда не выйдет пружинистой походкой в студию и не скажет: «Здравствуйте, с вами передача “Берёзовая роща” и я, Валентина Лебедева!» Но зато больше никогда не увидит Аду, Ларису Смит, Корабельского, Кардасова и прочую Адину подтанцовку.

Зато больше никогда не будет вручать премию тому, кто её проплатил, и давать интервью тому, кто не способен работать в журналистике. Ей больше не предложат вести поминки «по пять штук баксов за покойничка» и место вице-губернаторши на выборах.

Показалось, будто на спине был огромный рюкзак с камнями, а сзади полоснули бритвой по лямкам, и он рухнул на землю. Валя села за стол и с наслаждением впилась зубами в последнюю в жизни останкинскую ватрушку.

– Если чего подшить, подделать… Сама приеду-заберу, денег не возьму, – предложила Антонина Львовна.

– Спасибо. – Валя не знала, как закончить эту рвущую душу мизансцену.

Почувствовав это, Катя сурово сказала:

– Мужик твой – что надо. Ватрушку доедай да иди. Долгие проводы – длинные слёзы.

Валя запихнула остаток ватрушки в рот, переобула туфли, рывком обняла и поцеловала сначала Антонину Львовну, потом Катю. Взяла сумку, пошла и у дверей, чтоб не разреветься, отрывисто прокричала:

– Спасибо за всё! Звоните!

Последние шаги по коридорам Останкино давались неожиданно легко. Словно полюбовно договорились, она отпустила его, а оно отпустило её.

Стала на ходу застёгивать молнию сумки, и тут «торкнуло». Всплыла картинка, как Вика плясала с бубном, выкрикивая импровизированные тексты, и увидела Валю «в длинном платье с блёстками, стояла, как артистка на сцене, все ей хлопали, и молния на платье оказалась