Книга Корона, огонь и медные крылья - Максим Андреевич Далин

я. Меня изрядно мучил этот вопрос. – Язычников, да?

Доминик кивнул.

– Но почему?

– Мне хотелось, чтобы ты хоть что-то исправил, Антоний, – сказал он устало. – Я иногда рвался что-нибудь исправить за тебя… помнишь, когда выпускал голубей… но это никого не спасло. И тебя не спасло. Ты должен сделать что-то сам.

– Почему Ветер мне поверил? – спросил я. – И клятв не потребовал… Как ты думаешь?

– Не знаю. Может, Ветер мне поверил. А может, он верит Кериму, – Доминик пожал плечами и съёжился под промокшим плащом – тощий, взъерошенный, как озябший воробей. Я вдруг ни с того ни с сего страшно разозлился на Иерарха, который вышвырнул этого учёного парня, созданного совершенно не для войны и не для тяжёлой работы, из библиотеки или скриптория – ради чего, прах побери?! – Знаешь, – сказал Доминик вдруг, – было бы очень интересно поговорить с Керимом. Мне кажется, он слышит Господа, хоть и язычник…

– Здорово было бы поговорить с тобой, – сказал я. – В другой обстановке. Жаль, что ты мне не друг, Доминик.

И тут он так мило улыбнулся… Нет, правда, дамы и господа, у него, когда он улыбался, приятное лицо было, хоть и худущее, и землистого цвета: ямочки на щеках и в глазах огонёк… Пламя и ад, подумал я, да Доминик же с самого начала был не хуже любого моего барона – а может, и получше моих баронов!

– Мы с тобой друзья с сегодняшнего дня, Антоний, – сказал он и протянул мне руку. Первым. Принцу, а? Ну, так он всегда жутко хамил – и я пожал его руку, ни слова не говоря. Я уже привык к его выходкам.

Даже подумал, что, пожалуй, ещё не всё потеряно.

Жанна

Я проспала очень недолго. Во сне мне всё мерещились какие-то мрачные теснины, я то и дело просыпалась, а когда за дверью начали бегать туда-сюда – проснулась совсем.

День выдался пасмурный и серый, дождь лил, как зимой, и в моих покоях стоял резкий запах летнего холода. Нам не принесли завтрак; Сейад заварила ти, а Шуарле пошёл за едой. Пропадал он долго, вернулся с парой лепёшек, кусочком сыра и винными ягодами и уселся рядом со мной, так ни к чему и не притронувшись. Его хмурый вид и молчание мне совсем не понравились.

– Небогато для дворцовой трапезы, – рассмеялась я, решив осторожно выведать, в чём дело. – У нас в горах случалось завтракать и роскошнее.

– В кухне на тёмной стороне пусто, – сказал Шуарле. – Здешняя челядь занята… государыню готовят к похоронам.

Мне показалось, что его передёрнуло при этих словах.

– Свиту Бальшь удушили или собираются замуровать в её склепе живьём? – спросила Раадрашь с каким-то непонятным выражением, в котором ужас и злость сплелись с жестоким любопытством.

– Хей, Раадрашь! – воскликнула Сейад. – Молчи!

– А что тут такого? – тут же вставила Далхаэшь. – Рабов убили вслед за госпожой – так что ж? Убивают и почище их! Цариц ведь тоже удушили, правда? Чтобы похоронить с государем?

– Я думала, Бальшь – вечная, – сказала Раадрашь с мрачной иронией. – И её бедные бесхвостые псы тоже так думали, оттого заносились перед рабами помоложе…

– Цариц не стали бы убивать, если бы Бальшь не отравила Нти-Ксишь, – сказал Шуарле тихо. – Этот обычай здесь умеют обходить, так мне сказал Хи. Просто принц Лаа-Гра решил, что не годится ему одному оплакивать мать. И ещё Хи сказал, что свита Бальшь участвовала в слишком тайных и грязных делах – поэтому Бальшь сама завещала удушить своих доверенных слуг.

– Поделом же им! – снова вставила Далхаэшь. – Вот ещё бы удушили солдат, которые резали наших…

У меня посерело в глазах.

– Эй-я, замолчите, вы! – прикрикнула Сейад. – Лилес сейчас худо станет, оглашенные вы!

Шуарле тут же протянул мне чашку с ти. Я обняла его; тепло Шуарле и близость Эда несколько успокаивали меня – но как бы я хотела, чтобы со мной был Тхарайя! Без него во Дворце, пропитанном кровью и ядом насквозь, мне было нестерпимо жутко.

Если бы Тхарайя был царём, подумала я, он придумал бы способ как-нибудь запретить эти кошмарные традиции. Он – мастер нарушения обычаев. Ох, если бы…

Пожилой грузный кастрат с жёстким лицом по-кошачьи поскрёбся в дверь и вошёл, «взяв прах от моих ног». Наряженный в чёрный бархат и красные галуны, тяжёлый и мрачный, как старый мерин, запряжённый в катафалк. Я не встречала его раньше, он не напоминал молодых и жеманных слуг государыни. Вероятно, этот человек не был доверенным слугой Бальшь, подумала я, и тут же меня поразила другая мысль: а не этому ли человеку Бальшь доверила проследить за исполнением завещания?

Меня зазнобило. Я укуталась в шаль из невесомого козьего пуха и спросила кастрата, что ему угодно.

– Госпожа, – отвечал он, – принц Нур-Тийе желает побеседовать с тобой. Ты можешь принять его в Зале Посещений?

– О чём со мной разговаривать принцу, которого не знаю я и который не знает меня? – удивилась я. – Тем более сейчас, когда у всех во дворце столько важнейших и прискорбнейших дел! Я не могу этого понять.

– Это важно для тебя, – сказал кастрат. – Но принц Нур-Тийе желает говорить с тобой наедине.

– Я не говорю наедине с незнакомыми мужчинами, – попыталась возразить я, но кастрат тут же поправил:

– Ты говоришь не о незнакомце, а о родственнике!

Я переглянулась с Шуарле; он чуть пожал плечами. Я посмотрела на Раадрашь – она тут же ответила:

– Если не пойдёшь – не узнаешь то, что могла бы узнать.

Мне показалось, что это прозвучало вполне резонно.

Я повязала голову платком из тяжёлого нугирэкского шёлка тёмно-медового цвета и укуталась в дорожный плащ, скрывавший тело надёжно, как крепостная стена. Мне очень хотелось, чтобы меня сопровождал Шуарле, но пожилой кастрат посмотрел на моего друга скептически и заявил, что проводит меня сам. Если бы меня действительно провожал он один, я отказалась бы от визита.

Слава Господу, не только он. Я не знала, кто из близнецов дышит мне в спину январским холодом, – не умела их различать – но совершенно точно чувствовала, что один из них пошёл за мной, а второй остался охранять Эда. Присутствие невидимого стража придавало мне уверенности в себе.

В Зал Посещений я вошла почти спокойно.

Нур-Тийе благодушно улыбнулся, увидев меня. Вообще-то он казался мне самым приятным из старших принцев; его иссечённое саблями лицо выглядело открытым и спокойным. Эта мина располагала меня к беседе, особенно после безумных усмешечек Лаа-Гра – я только никак не могла взять в толк,