Книга Фантастические повести (Замок Отранто. Влюбленный дьявол. Ватек) - Гораций Уолпол

служение любимому существу, как жертвенное начало, воплощенное в женском образе и впоследствии поэтизированное в творчестве романтиков. Бьондетта безропотно терпит все унижения, которым подвергает ее Альвар, его грубость, равнодушие, измену. Она добровольно приносит в жертву своей любви удел неземного существа, обитающего в царстве духов и стихий, и в ответ встречает лишь недоверие и отчужденность. В этом смысле она отдаленно напоминает героиню знаменитой романтической повести Фуке «Ундина» (1811), переложенной на русский язык в стихах В. А. Жуковским. Кстати сказать, сведения о «духах стихий» — сильфах, гномах, саламандрах и ундинах — Фуке, подобно Казоту, почерпнул из сочинений Парацельса.

Что касается поучительной моралистической концовки «Влюбленного дьявола», до известной степени нейтрализующей эмоциональное впечатление от предшествующего повествования, то сам автор в своем ироническом «Эпилоге» дает весьма двусмысленную и неопределенную интерпретацию развязки и предостерегает читателя от чересчур досконального раскрытия аллегорий.

Несколько определеннее он высказался в предисловии, посвященном в основном характеристике гравюр, которыми было иллюстрировано первое издание:

«Остановимся на этом и скажем лишь одно слово по поводу самой книжки. Она была задумана в одну ночь и написана за один день. Не в пример обычному, это отнюдь не грабеж, учиняемый над автором, он написал ее ради собственного удовольствия и отчасти в назидание соотечественникам, ибо она исполнена нравственного смысла. Стиль ее стремительный, в ней нет ни модного остроумия, ни метафизики, ни учености, еще менее изящных кощунств и философских дерзостей; всего лишь одно маленькое убийство из-за угла, чтобы не слишком противоречить современным вкусам, — вот и все. Должно быть, автор почувствовал, что человек, потерявший голову от любви, уже и так достоин сожаления; но когда хорошенькая женщина влюблена в него, ласкает его, преследует, вертит им, как угодно, и во что бы то ни стало хочет влюбить его в себя, — тогда это дьявол.

«Немало французов, умалчивающих об этом, побывали в таинственных гротах, произносили там свои заклинания, встречались с отвратительными чудовищами, которые, оглушив их своим страшным Che vuoi? в ответ на их слова, показывали им маленькое животное тринадцати или четырнадцати лет отроду. Оно красиво, его уводят с собой, купают, одевают по моде, нанимают всевозможных учителей; деньги, контракты, особняки — все пущено на ветер; животное становится хозяином, хозяин — животным. Но почему же? А потому, что французы не испанцы; потому что дьявол хитер; потому что он не всегда так страшен на вид, как его малюют».

«Влюбленный дьявол» неоднократно переиздавался при жизни автора и затем в XIX в. Однако примечательно, что влияние его сказалось на английской и немецкой литературе раньше, чем на французской. Это несомненно объясняется ярко выраженным предромантическим характером повести, отвечавшим тенденциям литературного развития Англии и Германии на рубеже XVIII-XIX вв. и пока еще чуждым Франции.

Так, совершенно очевидные сюжетные заимствования из «Влюбленного дьявола» мы встречаем в романе Льюиса «Монах» (1795). В одном из последних рассказов Э. Т. А. Гофмана «Дух стихий» повесть Казота упоминается как сюжетный источник, и сами персонажи проводят параллель между своими переживаниями и чувствами Альвара и Бьондетты.

Во Франции первым испытал на себе ощутимое влияние творчества и личности Казота представитель старшего поколения романтиков — Шарль Нодье, отдавший дань фантастике в своих новеллах («Трильби», «Смарра» и др.). Перу Нодье принадлежит также обширный фрагмент неоконченного биографического романа «Господин Казот» (1836). Его примеру последовал один из младших романтиков Жерар де Нерваль, включивший свой очерк о Казоте в книгу «Иллюминаты» (1852) наряду с романизованными биографиями Калиостро и Ретифа де ла Бретона. Реминисценции и цитаты из «Влюбленного дьявола» (чаще всего знаменитое Che vuoi?) мы встречаем и в лирической поэзии XIX и XX вв. — у Бодлера и Г. Аполлинера.

В России первый анонимный перевод «Влюбленного дьявола» появился еще в 1794 г. Он имелся, наряду с полным 4-томным французским собранием сочинений Казота, в библиотеке Пушкина и, возможно, подсказал ему заглавие поэмы «Влюбленный бес», сохранившейся в виде чернового фрагмента.

Вновь интерес к Казоту в русской литературе пробудился в эпоху символизма. В 1915 г. в журнале «Северные записки» (№№ 10-11) появился новый перевод «Влюбленного дьявола» со вступительной статьей Андрея Левинсона.

4

«Ватек. Арабская сказка» Уильяма Бекфорда, последняя по времени повесть в настоящем издании (Vathek. Conte arabe, 1787), — обязана своей темой развитию «ориентализма» в европейских литературах XVIII в.

Интерес к восточной тематике был связан с колониальной экспансией Франции и Англии, вытеснивших сперва Португалию и Испанию, потом Голландию из положения ведущих колониальных государств. Развитие торговых связей с Ближним и Средним Востоком, описания путешествий в Турцию, Персию, Индию, Китай, Сиам, пышные посольства восточных государей привлекали внимание к этому незнакомому миру. К концу XVII-началу XVIII в. относятся и первые научные востоковедческие труды. По арабскому (мусульманскому) востоку главным источником осведомления становится замечательная для своего времени «Восточная библиотека», энциклопедический словарь французского ориенталиста д'Эрбело (D'Herbelot. Bibliotheque Orientale. Dictionnaire Universel contenant generalement tout ce qui regarde la connaissance des peuples de l'Orient, 1697).

Продолжателем д'Эрбело, арабистом по специальности, был и Галлан, первый переводчик на французский язык сказок «Тысячи и одной ночи» (1704-1717, 12 томов). Его перевод, умело приспособлявший арабский оригинал к французским литературным вкусам XVIII в., имел огромный международный успех и положил начало моде на «восточные сказки». За ним последовали «История персидской султанши и ее везиров. Турецкие сказки», одна из версий популярной в средневековой Европе «Повести о семи мудрецах», в переводе другого выдающегося французского ориенталиста Пети де ла Круа (Petit de La Croix), и его же перевод сборника «Тысяча и один день. Персидские сказки» (1710-1712), представлявшего продолжение «Тысячи и одной ночи». За ними последовал на протяжении первой половины XVIII в. длинный ряд «татарских», «могольских», «китайских», «индийских», «перуанских» и других сказок под аналогичными заглавиями: «Тысяча и один час», «Тысяча и один вечер», «Тысяча и одна любовная милость», «Тысяча и одна глупость» и т. п. или под другими, подсказанными той же «восточной» традицией: «Приключения Зелоиды и Аманзарифдины» (1715), «Приключения Абдаллы, сына Ханифа» (1712-1714), «Путешествия и приключения трех принцев из Серендиба» (1719) и многие другие. Большая часть этих книг представляет собрание рассказов с обрамлением типа «Тысячи и одной ночи». Переводы вскоре вытесняются подражаниями или самостоятельным творчеством на восточные мотивы; популярные любовные сюжеты европейских новеллистов эпохи Возрождения перелицовываются на восточный лад. Среди писателей, выступавших с такими мнимыми восточными рассказами, могут быть названы, в частности, Уолпол и Казот.

Очень быстро этот модный жанр получил распространение и в Англии. Переводы с французского языка на английский следовали по пятам за оригиналами. Английская