Книга Башмаки на флагах. Том 4. Элеонора Августа фон Эшбахт - Борис Вячеславович Конофальский

перед таким не грех и колено преклонить».

Бывший брат Святой Инквизиции Николас, а теперь епископ отец Бартоломей, рядом с другими напыщенными священнослужителями, такими как великолепный брат Семион, выглядел не иначе как монах нищенствующего ордена.

Простая ряса, крест из меди на шнурке, кольца на пальцах медные да оловянные, лишь один перстень с малахитом из серебра. Именно этот перстень поспешил целовать генерал прямо на глазах у всех собравшихся на площади людей, став при том перед епископом на колено. Отец Бартоломей благословил его святым знамением и короткой молитвой, а после поднял и расцеловал его двукратно в щёки, как старого друга.

— Мне нужна будет ваша помощь, монсеньор, — тихо и с улыбкой сказал кавалер, когда епископ выпустил его из объятий.

— Всё, что в моих силах, друг мой, всё, что в моих силах, — отвечал епископ.

Дальше все пошли к столам, и Волков шёл со своими родственниками, и первым делом спросил у госпожи Кёршнер про свою племянницу, свекровью которой госпожа Кёршнер являлась, та отвечала, что с ней всё в порядке и что вся семья молится о том, чтобы она понесла.

А господину Кёршнеру не терпелось рассказать генералу о событиях, что происходили в городе:

— Теперь, как граф преставился от падения с лошади и неожиданной хвори, так всё в городе переменилось. Раньше все подряды на поставку фуража для городских конюшен совет отдавал Мёльденицу, без всякого торга, теперь же решили сделать торги. И мы за те поставки поборемся. И ещё мостить улицы дозволили Клюге…

— А Клюге… — пытался вспомнить Волков.

— Клюге наш человек, — заверил его купец, — и теперь ему принадлежит подряд на Судейскую площадь и на Старую улицу до самых Восточных ворот. И наши друзья будут поставлять ему камень. О таком раньше и мечтать было нельзя, такие жирные куски доставались лишь людям из партии графа, дружкам Гайзенберга.

— Значит, как граф помер, так всё изменилось? — не без интереса слушал эти рассказы кавалер. Конечно, Волков знал про это дело больше, чем купец, но ему нужно было знать, что о том говорят в городе и графстве.

— Истинно так, как десятый граф преставился — а кроме дочерей, детей у него не было — вроде тут и второму брату стать графом, но его второй брат от титула по хвори отказался. И вправду, куда ему, он, говорят, не всякий день встаёт с кровати, и титул достался самому младшему из Маленов, теперь десятый граф Мален — это Гюнтер Дирк Мален фон Гебенбург.

— Он же совсем молод, — произнёс кавалер.

— Но дом Маленов принял его, и сам герцог уже принял его, и на приёме, говорят, называл его «граф».

— А не говорят ли о том, что смерть десятого графа выглядит подозрительной? — спросил кавалер.

— Подозрительной? — Кёршнер искренне удивился. — А чего же тут подозрительного, упал с коня на охоте, такое бывает сплошь и рядом.

— После смерти девятого графа любая преждевременная смерть в этой семейке для меня весьма неоднозначна, — негромко, но многозначительно произнёс генерал.

Купец вытаращил на него глаза:

— То есть вы думаете…? То есть одиннадцатый граф…

— Нет, нет, нет, — Волков покачал головой и поднёс палец к губам, — я ничего такого не хочу утверждать, просто слишком всё это… как бы лучше сказать… удивительно.

Изумлённый, даже ошарашенный купец не нашёлся, что ответить, а в это время все стали рассаживаться по своим местам.

Кавалер знал, что мысль, подкинутая им Кёршнеру, в купце, учитывая его нрав, долго не задержится, уже через пять минут он поделится ею с женой. А потом и ещё с кем-нибудь, да и жена разболтает кому-нибудь из товарок по церкви, и этот слух пойдёт дальше. Нет, конечно, эти слухи не смогут лишить молодого графа титула, но, вне всякого сомнения, ослабят того в важном для кавалера деле. Теперь кавалер уже готов был потребовать от молодого графа то, что принадлежало ему, вернее, его Брунхильде. Впрочем, он не делал различия между красавицей и собой, теперь и она была частью его самого, частью дома Эшбахт. И было неважно, кому из них будет принадлежать то, из-за чего с десятым графом у него вышла ссора, то есть кому будет принадлежать поместье Грюнефельде.

Ничего нового, всё было, как было всегда. Речи восхищения, подарки от гильдий и коммун. Волков слушал вполуха, улыбался, кивал, иногда вставал, чтобы сказать ответное слово на уж очень красочную речь дарителя, но тут же, сев, поворачивался к епископу Бартоломею, который первым сел в кресло слева от кавалера.

— Монсеньор, дело, о котором я вас хотел просить, весьма деликатно, — начал Волков негромко, склоняясь к монаху.

— Конечно, друг мой, чем я могу помочь вам? — так же склоняясь к генералу, спрашивал епископ.

— Я по договору, вернее моя сестра по вдовьему цензу должна получить поместье от дома Маленов, но прошлый граф артачился, не отдавал… Так вот, хочу это поместье без распри у молодого графа забрать и сестре передать, и чтобы городские нотариусы сие засвидетельствовали.

— Ясно, и что надобно сделать мне?

— Вы, Ваше Преосвященство, письмо ему напишите, дескать, желаете его видеть завтра, пусть приедет сюда, он молод, неопытен, он не посмеет вас ослушаться. А уж как приедет, так поговорите с ним, мол, вы не желаете, чтобы длилась распря меж домом Маленов и домом Эшбахтов. И поторапливайте его в письме, чтобы он с родственниками не успел как следует поговорить. Вся его родня как раз против того, чтобы вернуть моей сестре должное.

— Поторопить? — епископ задумался. — Тогда письмо нужно уже послать нынче, сейчас же.

— Да, сейчас же, — соглашался кавалер.

После епископа на стул к нему сел банкир Герхард Райбнер, глава банковского дома Райбнеров. Сам попросился. Волков ему не отказал, Райбнеры были из тех, кто первыми когда-то ссудили его деньгами. Кавалер снова вставал, говорил ответную речь, поднимал тост за новых дарителей, гильдию ткачей и красильщиков, благодарил за уже неизвестно какой по счёту сервиз. И уже после говорил с банкиром. У банкира было два дела, он хотел, во-первых, финансировать строительство дороги до пределов владений генерала. Банкир уверял, что решение уже магистратом почти что принято.

«Почти что принято…», — он поморщился, как от кислятины.

Эта фраза уже начинала раздражать генерала, он её слышал не менее десятка раз. И всякий раз решение магистратом откладывалось. Впрочем, после смерти десятого графа такое могло и вправду случиться. А ещё банкир был уверен, что после столь славных дел у генерала должны были появиться и лишние, избыточные средства. Банкир готов был взять часть излишков себе в оборот