Книга Дом Кёко - Юкио Мисима

наиболее понятным образом. Сэйитиро это отталкивало. Поэтому он сказал, хотя и сам явно видел три экипажа, запряжённых серыми лошадьми:

— Это твои фантазии.

— Это всё твои фантазии.

Фудзико казалось, что этими словами Сэйитиро, наблюдая теперь из летящего в Чикаго самолёта её жизнь, обезвреживает обмен записками под дверью.

Как провести время до шести вечера? Может, поспать? Лучше бы Фрэнк повёл её куда-нибудь прямо сейчас.

Фудзико переоделась в ночное кимоно. Оно казалось самым подходящим нарядом для сна около полудня, когда тебе никто не указывает, что делать. Словно забавная церемония для самой себя. Но сон не шёл.

Она легла на кровать, уставилась в покрытый трещинами старый грязный потолок. Повернув голову, посмотрела на замёрзшее пепельное небо. Мысли Фудзико обратились к тому, как японские пособия по сексу сравнивают, будто зло и добро, невежественный сексуальный деспотизм японских мужчин и тонкие, нежные интимные отношения опытных европейских мужчин. Но Сэйитиро не был грубым партнёром. Фудзико лениво размышляла, что бы такое добавить к его благоразумным, здоровым, опытным, внимательным ласкам: мягкое прикосновение белой, покрытой густыми волосами кожи европейца, крепкий сладкий запах его тела?

В этой стране, где все быстро старели, у большинства мужчин были залысины, но улыбающееся лицо Фрэнка с детскими ямочками на щеках Фудзико нравилось. Ей пришлась по душе занятная смесь наглости и робости, боязливое сближение и оригинальная настойчивость. Особенно его удивительные представления о «японской женщине», которые Фудзико улавливала интуитивно. Ей было приятно чувствовать себя уникальной, льстило, что она становится объектом абстрактных иллюзий, женщиной размытой мечты, воплощением восточной поэзии.

Она по-женски опоздала на целых двадцать минут. Фрэнк ждал, развернув вечернюю газету. Поздоровавшись, он сообщил, что по прогнозу вечером ожидается снег.

Кондитерская была лишь местом встречи, и Фрэнк вслух прикидывал, где бы выпить аперитив. Он предложил пойти в Дубовый зал отеля «Плаза», расположенного по соседству, а потом перебраться в «Ле Шантеклер», где он заказал столик для ужина.

Пока они пили аперитив, Фрэнк увлечённо говорил об уехавшем в Венесуэлу Джимми, и Фудзико заскучала. Чувство спасения от одиночества, возникшее в кондитерской, когда она увидела его улыбку, постепенно выдыхалось и блёкло.

Джимми! Джимми! Фрэнк постоянно повторял это имя. Джимми — прекрасный парень, шутит с грустным видом, любит, что не похоже на технаря, музыку и театр, презирает высшее общество. С другой стороны, презирает и богему, в работе гений, с нежностью рассказывает о своей бабушке, умершей на родине в Вирджинии, очень любит Японию, и это не поверхностный интерес, он по-настоящему уважает японцев. У него отличный вкус в выборе галстука, делится, когда ему удаётся приобрести сигареты из Египта или Турции, выпивая в кругу близких друзей, пародирует статую Свободы и бруклинский выговор в выступлениях президента. Силён в покере, здорово показывает карточные фокусы… Послушать, так Джимми просто сверхчеловек, идеальная личность, удивительно всемогущая натура. Однако Фудзико запомнила его любезным, добродушным, образованным, но вполне заурядным, «хорошо справляющимся с жизнью мужчиной».

Наконец они уселись в ресторане «Ле Шантеклер», где на стене была изображена площадь Согласия в Париже, официанты все были французами, и посетители делали заказы по-французски. Истории о Джимми, как и следовало ожидать, иссякли, и Фрэнк пустился в рассказ о своей работе. Фудзико постепенно замечала, что он очень скучный. Если бы он говорил всё это по-японски, она не смогла бы вытерпеть такое.

Фудзико внимательно разглядывала Фрэнка, затянутого в вечернюю форму нью-йоркских мужчин: тёмно-серый пиджак и серебристо-серый галстук. Из воротника выступала крепкая шея, над ней — молодое, полнокровное, выразительное лицо. Из-за неброского цвета одежды черты казались очень яркими. Но, в отличие от японских ровесников, на коже Фрэнка уже появились признаки раннего увядания, под глазами и рядом с крыльями носа штрихами разбегались морщинки. Фудзико будто надела наушники — она старалась не слушать, что там Фрэнк говорит по-английски. Ей мешала навязчивая манера беседы, будто он её в чём-то убеждает. Если слушать вполуха, то слова не доносятся, можно наблюдать за движениями его губ и радостным, довольным лицом.

«Он добрый, обходительный, приветливый молодой американец, — размышляла Фудзико. — Не скажешь, что он мне не подходит. В Японии молодые люди на летних курортах таким подражают. Случается, что подражание выглядит интереснее, но и оригинал не так уж плох. Когда он станет нашёптывать мне про любовь? Когда эта глупая восторженность сменится романтичностью? A-а, всё равно. Зато сейчас я спасена от одиночества».

Одиночество, согнув надменную душу Фудзико, сделало её покорнее. Если она не хочет остаться одна, надо на всё взирать с улыбкой. Не зная жизни, она опять уцепилась за мысль стать продажной женщиной. Представила себя в этой роли. И решила, что главная причина проституции — не бедность, а одиночество.

Фрэнк наконец заговорил о ней. Его английский был чётким и понятным:

— Все американцы хвалят японских девушек. Но, глядя на вас, я уверен, что замужние японские дамы гораздо великолепнее. У меня один вопрос: вы такая настороженная, потому что красивая, или настороженны все замужние женщины, не важно, красивы они или нет?

— Это наши правила приличия в обществе иностранцев, — ответила Фудзико. И подумала, что разговор, в котором она использует множественное число «наши», звучит как-то глупо.

*

На улице было страшно холодно, но выпитый алкоголь согревал изнутри, и они пошли пешком, разглядывая предрождественские улицы. Двадцатиметровую рождественскую ёлку перед Рокфеллер-плаза уже украсили, на ней сверкали тысяча фонариков и гирлянды из тридцати тысяч лампочек. Они дошли до неё, поахали вместе с провинциалами, потом смотрели на людей, веселящихся на катке.

Фудзико после долгого перерыва опять почувствовала себя путешественницей. Для путешественника всё выглядит необычно, блистает великолепием. Пожалуй, стоит смотреть на мир по-другому, не забывая, что ты скиталец.

Жёлтые шарфы, алые платки, развевавшиеся за спинами людей на катке, — мелькание этих цветов казалось живым. Фудзико, увидев, как важно скользивший по льду пожилой джентльмен опрокинулся на спину, в голос рассмеялась. Её смех не просто отозвался эхом от четырёх стен, он волной прошёл по лицам переглянувшихся людей, это был смех, достигший цели.

Стоит смотреть на мир по-другому! Фудзико перевела благодарный взгляд на Фрэнка. Но его лица там, куда она смотрела, не оказалось. Рука обнимала Фудзико сзади, а ноздри беззастенчиво впитывали запах её волос.

Фрэнк сводил Фудзико в незнакомые ей ночные клубы в Гринвич-Виллидж. Они посмотрели небольшое ревю в «Спикизи» — очаровательном питейном заведении времён сухого закона, а теперь наблюдали за игрой комиков в «Бонсуар».

Но в ночных клубах, куда её водил Фрэнк, не танцевали. Фудзико знала, что в Токио молодые люди приглашали подружек в клуб с