Книга Внутренняя линия - Владимир Свержин

— В тоске, стало быть.

— Спокоен. Лежит, да подъячему целыми днями о жизни своей сказывает, а тот все по его слову записывает. Я как — то одним глазком в те письмена глянула — там всякая небывальщина. Особливо о его походе в страну Катай. И к чему бы это он, — печально покачала головой женщина.

Воевода Дмитрий Федорович мягко отстранил мать и, перекрестясь на изукрашенную затейливой резьбой церковь Федора Стратилата, начал подниматься в терем. Из — за приоткрытой двери опочивальни слышался глухой, но все еще сильный голос старого воина:

— И рек он мне, натешившись колдовством, что аз есьмь не человек, волею божиею сотворенный, а змей, именуемый дракон, по прозванью Юй Лун, в людском облике воплощенный. Молвил он, что царствие наше не от мира сего, и жизнь наша неподвластна смерти и тлению. Что мир наш не здесь, и всяк из нас по хотению своему волен миры творить, точно куличи печь. Я отринул искушение бесовское и не поддался ни злату, ни булату, ни меди трубной, а потому ныне умираю в покое и душа моя в радости, ибо в Царствии Божием прощена будет.

— Вы сказывали, отец — воевода, что сей колдун также предрекал, будто в восьмом колене от сына вашего вновь станете вы обретаться в земной юдоли, что воскреснете или же, по — иному говоря, возродитесь, — послышался из горницы почтительный голос писца.

— Так и было, — подтвердил Федор Згурский. — Как змея меняет кожу, так и ты меняешь жизни свои, — будто вспоминая что — то, произнес он. — Восьмижды восемь раз…

Дмитрий Федорович постучал:

— Позволь войти, отче.

— А, ты? Вернулся? Ну, слава богу. Заходи, чего на пороге стоишь, — приподнявшись на перине, откликнулся старец. — Ступай покуда, Мефодий, позже тебя кликну. Ну что, сказывай, хоробрый воевода, каково оно — в Диком Поле?

— Несладко, батюшка. В степи порою и день идешь, и второй, а коня напоить нечем. Но владыку — государя не прогневили — до самых Крымских врат Гирея отогнали.

— Это добрая весть. Наша порода.

— Под Елчаниновым острогом славное дело было. Там у переправы татарове стали, как в землю вросли — с утра до ночи сеча длилась. И в стенах, и в поле. Однако ж погнали супостата и многих посекли.

— А что, самого боярина Елчанинова — след отыскался?

— Люди сказывают — лютой смерти его татары предали за то, что он в крепости ворота не открыл. Конями на части рвали.

— Злая судьба. Выходит, и по христианскому обычаю его не схоронили.

— Куда там… И останков найти не удалось. А зазноба его из тамошних, как люди говорят, руки на себя наложила — в озере утопилась.

Федор Згурский молча утер слезу.

— За что так Бог карает? Сыновей Елчанинов еще в смуту лишился, а теперь вот… Эх. — Федор махнул рукой. — А ведь он мне, почитай, как второй крестный отец. Может, от невенчанной любови у боярина Елчанинова родился кто — то?

Сын пожал плечами:

— По ту пору рыбари за судаками на озеро ходили, нашли у берега в корзинке дитя. Но его ли, нет… сие неведомо.

— Ты уж, Митюшка, разузнай. Если вдруг его, не оставь заботой.

— Все сделаю, как велишь. Да только что ж ты себя — то хоронишь, бока на перинах пролеживаешь? Встрепенись! Глянь, как бывало, чтоб аж пламенем обожгло! Возьми саблю харалужную. Ворог побит, да не изжит. Того и гляди — вновь отдышится, да и нагрянет. Кому как не тебе войско тогда вести?

— Царь велит — ты поведешь, а может, еще кто. Я уж стар для того. Верно меня пойми — не телом стар, душою. И друзья мои, и вороги уже в сырой земле лежат. Лишь матушка твоя да я из прежней жизни — то остались. Нынче все другое, все новое. Пора и мне уходить. За дядькой твоим Варравой, за князем Дмитрием Михайловичем, чье имя ты носишь. К другу моему, боярину Елчанинову… Мир праху праведных. А ты не тужи, Димитрий. Все своим чередом. Я и тебя, и сестер твоих взрастил, и деток ваших увидал. Теперь ваш срок жить, мой же — уходить. Так всем на роду написано.

— Всем? — переспросил Дмитрий, оглядываясь, плотно ли закрыта дверь. — А что это ты, батюшка, писцу сейчас сказывал, будто ты и не человек вовсе, а драконьего роду? И будто смерти ты неподвластен и вновь в сей мир вернешься?

— В сей, да не в сей. — В голосе Федора Згурского зазвучала сталь. — То, Димитрий, не твоего ума дело и не для тебя писано. А речи, которые ты сейчас урывком слышал, мне в дальнем краю еще до твоего рождения старец один говаривал. Может, колдун. А может, и демон. А может, — Федор замолчал и пожевал губами, — может, и впрямь дед мой, ежели не врет. Только вот оно какая закавыка: все прочее, о чем мне тот человек в стране Катай рассказал, сбылось один в один. Как по — писаному.

— Стало быть, и я драконьего племени? — В глазах молодого воеводы блеснул огонь.

— Тебе о том и думать негоже, — резко оборвал его отец. — Когда хочешь, иное послушай: тот же вещун толковал, что род наш к святому Георгию восходит. Вот об этом и думай.

— Как же так, батюшка? Как такое случиться может, чтоб единым разом и дракон, и драконоборец?

— Может. Ты верь слову моему. А ежели суждено тебе будет — и сам обо всем проведаешь.

А сейчас выслушай, сынок, волю мою. Когда помру, тело в землю не кладите. Положите в крипте — в святой земле под церковью, а в руки мне дайте те писания, что Мефодий со слов моих на бумагу перекладывает.

— К чему это, батюшка?

— Не спорь, раз говорю — значит, надо!

— А тело? Долго ли оно без погребения надлежащего пролежит?

— Верно глаголешь — недолго. Но чует мое сердце — едва я преставлюсь, придет сюда человек из чужой земли. Один или четверо их будет — того не ведаю. И в каком обличье — тоже знать не могу. Только захотят они схоронить меня.

— Не волнуйся отец, — рука Дмитрия крепко сжала эфес сабли, — не выдам.

— Клинком против них не отмашешься. Все одно, что солнцу метлой грозить. То не простые люди. И потому как скажут они, так и делай. Обещаешь мне?

— Перед святыми образами клянусь! На книге Божьей и на булате ратном!

— Вот и славно. Теперь и уходить можно. Доведу повесть мою до конца — и в путь.

Конец мая 1924

Виконт сидел за столом в ампирном будуаре, ставшем вчера его кабинетом, и внимательно разглядывал арматюру — старинный щит, украшенный лавровым венком, изящно обвивавшим живописно сложенные за щитом мечи, копья, боевые трубы. После великой победы над императором Наполеоном обычай украшать стены, двери, мебель подобными образчиками военно — декоративного искусства был в моде у европейской аристократии.

Мастер — краснодеревщик, из — под резца которого вышел этот резной оружейный склад, потрудился на славу: утонченный вкус и четкость линий радовали взор. Но мысли доктора Деладоннеля были далеко, очень далеко.

— Джокер–3, прошу вас обратить внимание, — звучал в голове оперативника приятный, но требовательный женский голос, — профессор Дехтерев — настоящий фанат своего дела. Он вышел из небогатой семьи, проложил себе путь в науку собственным умом и огромным трудолюбием, и потому искренне считает, что всякий пролетарий, благодаря свершившейся в России социальной революции, готов завтра же идти той же дорогой, что и он. Профессора не стоит пробовать вербовать, взывая к ностальгическим чувствам по старым временам. Он человек науки и уверен, что будущее всегда лучше прошлого, а настоящее имеет невеликую цену.