Книга Цена нелюбви - Лайонел Шрайвер

Меня смущал добровольный поток всепрощения, нахлынувший на обломки нашей семьи после четверга. В дополнение к письмам с обещаниями вышибить ему мозги или зачать с ним детей Кевин получил дюжины писем с предложениями разделить его боль, с извинениями за неспособность общества распознать его душевные страдания; письма, дарующие ему моральную амнистию за то, в чем ему еще предстоит раскаяться. Забавляясь, он вслух читал мне выдержки из них в комнате свиданий.

Несомненно, прощение нераскаявшегося превращается в пародию ; я говорю и о себе. Я тоже получила поток корреспонденции (мой электронный и почтовый адреса были вывешены в Сети без моего согласия, и на partnersnprayer.org, и beliefnet.com; словно не оставалось ни минуты, когда бы тысячи американцев не молились за мое спасение), в большинстве своем взывающей к Богу, в Которого я была склонна верить еще меньше, чем прежде, и всеобъемлюще оправдывая мою материнскую небрежность. Могу только предполагать, что этих действующих из лучших побуждений людей тронуло мое плачевное положение. Однако меня тревожило то, что почти все эти письма были присланы незнакомцами, а это несколько принижало их ценность. И я чувствовала в них самодовольство, свидетельствующее о том, что кричащее милосердие стало религиозной версией езды в ярком, привлекающем всеобщее внимание автомобиле. А вот стойкую неспособность моего брата Джайлза простить нас за нежелательное внимание, кое мой сын навлек на нашу семью, я ценю очень высоко хотя бы за откровенность. Я даже подумывала отослать те письма с пометкой «вернуть отправителю», как товары, которые не заказывала. В первые месяцы, еще задыхаясь от горя, я больше стремилась к свободе парии, чем к удушающим ограничениям христианской благотворительности. Откровенная мстительность писем ненависти была ярко-красной, как сырое мясо, тогда как доброта сочувствия — пастельной и пресной, как консервированная детская еда. После прочтения нескольких сострадательных страниц я чувствовала себя так, словно только что выползла из бочки с давлеными фруктами. Мне хотелось трясти этих людей и визжать: «Простить нас! А вы знаете, что он сделал?»

Когда я вспоминаю прошлое, меня больше всего раздражает тот факт, что вошедшее недавно в моду тупое всепрощение раздается столь избирательно. Обычные слабаки — расисты, женофобы, фетишисты — могут в очередь не записываться. Убийца КК собирает урожай сострадания по переписке. Запутавшаяся преподавательница театрального искусства, отчаянно желавшая понравиться, подвергнута остракизму до конца жизни. Отсюда ты можешь сделать правильный вывод: твое сочувствие волнует меня больше, чем капризы всеамериканского сострадания. Ты из кожи вон лез, чтобы понять таких убийц, как Люк Будем из Перла и маленькие Митчелл и Эндрю из Джонсборо. Так почему у тебя не хватило сочувствия для Викки Пагорски?

Тот скандал разразился в 1998 году, в первом семестре. Кевин второй год учился в старшей средней школе. Слухи циркулировали уже несколько недель, но мы были не в курсе и впервые узнали, когда администрация разослала письма всем ученикам мисс Пагорски. Я удивилась тому, что Кевин выбрал курс театрального искусства. В то время он уклонялся от всеобщего внимания, тем более не стремился сбрасывать свою маску нормального парня. С другой стороны, как следовало из атмосферы его комнаты, он мог быть кем угодно и, вероятно, годами интересовался актерством.

— Франклин, посмотри-ка, — сказала я тем ноябрьским вечером, когда ты, листая «Таймс», ворчал, что Клинтон «нагло лжет». — Я не знаю, как это понимать.

Пока ты поправлял очки для чтения, я словно со стороны увидела тебя и вдруг поняла, что твои белокурые волосы стали седыми, а я и не замечала.

— Мне кажется, — решил ты, — дамочка предпочитает юношей.

— Ну, предполагать можно что угодно. Однако, если кто-то выдвинул обвинения, в этом письме ее не защищают. Если твой сын или дочь сообщили о чем-то безнравственном иди неуместном... Пожалуйста, поговори с сыном... Они пытаются накопать грязи!

— Им приходится защищаться... КЕВ! Зайди сюда на минутку!

Кевин появился в столовой в серо-голубом, обтягивающем спортивном костюме; штанины заканчивались не на щиколотках, а где-то под коленками.

— Кев, ситуация неловкая, — сказал ты, — и ты не сделал ничего плохого. Совсем ничего. Но эта учительница, мисс... Пагорски. Она тебе нравится?

Кев прислонился к арке.

— Ну, наверное. Она немного...

— Немного что?

Кевин продуманно посмотрел по сторонам:

— Странная.

— В чем это выражается? — спросила я.

Кевин уставился на свои незашнурованные кроссовки, посмотрел на меня сквозь ресницы.

— Ну, она забавно одевается и все такое. Не как учительница. Джинсы в обтяжку, а блузка иногда... —

Он изогнулся и почесал кроссовкой лодыжку. — Ну, верхние пуговицы, они не... Ну, она так возбуждается, когда ставит какую-нибудь сцену, а потом... Как-то неловко.

— Она носит бюстгальтер? — спросил ты в лоб.

Кевин отвернулся, подавляя ухмылку:

— Не всегда.

— Итак, она одевается небрежно и иногда провокационно, — сказала я. — Что-нибудь еще?

— Ну, в этом нет ничего особенного, но она использует много неприличных слов, понимаете? Ничего страшного, но, когда это говорит учитель, ну, как я сказал, это странно.

— Неприличные вроде черт побери и пропади все пропадом? — подсказал ты. — Или покрепче?

Кевин беспомощно пожал плечами:

— Да... прости, мамси...

— О, брось, Кевин, — нетерпеливо сказала я; мне казалось, что он переигрывает. — Я взрослая.

— Траханые... — сказал он, глядя мне в глаза. Она говорит: «Это было... траханое представление» или говорит парню: «Смотри на нее, как будто действительно хочешь ее трахнуть, как будто ты хочешь трахать ее, пока она не завизжит, как свинья».

— Все понятно, Ева, — сказал ты, приподнимая брови.

— Как она выглядит? — спросила я.

— Она э... здоровая. — Кевин развел руки. — И очень широкая. — На сей раз он не сдержал ухмылку.

— Здоровая задница. Она старая и все такое. В общем, старая карга.

— Она хорошая учительница?

— Во всяком случае, делает вид.

— Каким образом? — спросил ты.

— Она вечно пытается оставлять нас после уроков и репетировать. Большинство учителей просто хочет удрать домой, понимаете? Но не Пагорски. Ей все мало.

— Некоторые учителя, — резко сказала я, — очень увлечены своей работой.

— Вот-вот, — согласился Кевин. — Очень, очень увлечены.

— Похоже, она несколько богемна, — сказал ты, — или немного чокнутая. Это нормально. Но остальное не нормально. Поэтому мы должны знать. Она когда-нибудь прикасалась к тебе кокетливо? Или... ниже пояса. Так, что тебе становилось неловко?