Книга Скованный ночью - Дин Кунц

Сердце переполняла такая горечь, что я непременно выстрелил бы, если бы здесь не было детей. А еще меня сдерживало то, что пули отскочили бы от медных стен во всех направлениях. Так что я спас свою душу благодаря не высокой нравственности, а обстоятельствам. Оправдание более чем скромное.

Доги показал дулом «узи» на карты в руках мужчин.

– Во что играем? – Его голос отдался от стен звонким эхом.

Мне не нравилось спокойствие этой пары. Я предпочел бы видеть в их глазах страх.

Рандольф бросил карты на стол лицом вверх и не моргнув глазом ответил:

– В покер.

Может быть, Доги уже решил, что делать с игроками, но сначала надо было проверить, нет ли у них пистолетов. Они были в куртках, под которыми могли скрываться кобуры. Видя, что терять им нечего, они могли пойти на любую подлость – например, начать палить в ребятишек вместо нас, надеясь убить еще одну беззащитную жертву и испытать возбуждение перед собственной смертью.

В комнате были четыре ребенка, и мы не имели права на ошибку.

– Если бы не Глициния, – сказал Рандольф, обращаясь ко мне, – Дэл Стюарт обрезал бы мне финансирование намного раньше.

– Финансирование?

– Но когда она прокололась, понадобился я. Им захотелось узнать, что несет будущее.

Чувствуя, что мне предстоит услышать неприятную правду, я сказал «заткнись», но говорил едва ли не шепотом. Наверно, я знал, что должен услышать ее независимо от своего желания.

Рандольф сказал Доги:

– А теперь спроси меня, что на кону. Слово «на кону» отдалось от овальных стен и вернулось к нам, когда Доги послушно спросил:

– Что на кону?

– Мы с Конрадом играем на то, кто из нас окунет этих дворняжек в бензин.

Должно быть, прошлой ночью у Конрада не было пистолета. Иначе этот тип пристрелил бы меня, когда я в темноте дотронулся до его лица.

Двигая руками так, словно он сдавал воображаемые карты, Рандольф продолжил:

– А теперь мы сыграем на то, кто зажжет спичку! У Доги было такое лицо, словно он готов выстрелить, а уже потом подумать о рикошетах.

– Почему вы до сих пор не убили их? – спросил он.

– Наша нумерология говорит, что в этом жертвоприношении должно участвовать пятеро. Но мы решили… – он улыбнулся мне, – мы решили, что пятой будет собака. Это даже интересно. Когда вы вошли, мы играли на то, кто сожжет пса.

Скорее всего у Рандольфа тоже не было пистолета. Насколько я помнил по выставке его адских достижений, отец был единственной жертвой, которую он застрелил. Это преступление, совершенное сорок четыре года назад, возможно, было первым в его карьере. С тех пор он обзавелся собственным почерком «мокрых» дел. Молотки, ножи и прочий джентльменский набор… пока он не перешел к огненным жертвоприношениям.

– Твоя мать, – сказал он, – играла в кости. Поставила на кон будущее всего человечества и продулась. Лично я предпочитаю карты.

Делая вид, что снова сдает карты, Рандольф протянул руку к штормовому фонарю.

– Назад, – сказал Доги.

Но Рандольф не подчинился. Он нажал на выключатель, и мы ослепли.

Прежде чем фонарь успел потухнуть, Рандольф и Конрад вскочили. Они сделали это так стремительно, что опрокинули стулья. По комнате пронеслась частая дробь, которую выбивает палка мальчишки, бегущего вдоль штакетника.

В то же мгновение я двинулся вдоль стены к детям, стремясь оторваться от Конрада. Он сидел ближе ко мне и должен был броситься туда, где я находился в тот момент, когда погас свет. Ни он, ни Рандольф не относились к людям, которые в минуту опасности бегут к выходу.

На ходу я спустил со лба инфракрасные очки, вынул из-за пояса специальный фонарик, включил его и осветил место, где мог находиться Конрад.

Он был ближе, чем я ожидал; видно, понял, что я попытаюсь прикрыть детей. В руке Конрада был нож, и малый махал им перед собой, надеясь на удачу.

Приятно быть зрячим в царстве слепых. Следя за тем, как охваченный гневом, сбитый с толку и отчаявшийся Конрад рыщет в темноте, я чувствовал один процент того, что чувствует господь, следя за безумными играми смертных.

Я быстро обошел Конрада, честно, но безуспешно пытавшегося выпустить мне кишки. Использовав способ, который, безусловно, не одобрила бы Американская ассоциация дантистов, я зажал конец фонаря зубами, чтобы освободить обе руки для ружья, и ударил мерзавца дулом в затылок.

Он рухнул плашмя и остался лежать.

Как видно, ни бесфамильный Конрад, ни неподражаемый Джон Джозеф Рандольф не догадывались, что наши очки являются частью специального снаряжения, потому что Доги буквально танцевал вокруг самого удачливого серийного убийцы нашего времени – не считая политиков, которые нанимают для «мокрых» дел киллеров, – и выбивал из него пыль не только с естественным энтузиазмом, но и со сноровкой завсегдатая баров для мотоциклистов.

То ли он заботился о зубах и гигиене полости рта больше моего, то ли ему не нравился вкус рукоятки, но Доги просто положил фонарь на карточный стол, а затем загнал Рандольфа в полосу света серией тщательно выверенных хуков, джебов и апперкотов, исполненных как кулаками, так и дулом и прикладом «узи».

Рандольф дважды падал и дважды поднимался, как будто верил, что у него действительно есть шансы. Наконец он рухнул, как динозавр, готовый лежать так, пока не станет ископаемым. Доги пнул его в ребра. Когда Рандольф не пошевелился, Сассман применил традиционный способ оказания первой помощи, принятый у «Ангелов ада», и пнул его еще раз.

О да, Доги Сассман был мотоманьяком, человеком удивительных талантов и дарований, мужчиной во всех отношениях, источником ценных тайных знаний, возможно, великим просветителем, но никто не собирался возводить его в культ. Во всяком случае, в ближайшем будущем.

– Снеговик… – окликнул меня Доги.

– Да.

– Вытерпишь немного нормального света? Сдвинув очки на лоб, я сказал:

– Валяй.

Он включил штормовой фонарь, и медная комната наполнилась ржавыми тенями и яркими зайчиками.

Предшествовавший катаклизму грохот, гул, скрип и стоны, сотрясавшие пустое здание, слышались здесь глухо, как бурчание в животе. Но мы и без пятидесятистраничной инструкции министерства по чрезвычайным ситуациям понимали, что нужно срочно освободить помещение.

Мы быстро убедились, что детей не просто связали веревкой или заковали. Их запястья и лодыжки были стянуты проволокой, причем так туго, что я сморщился при виде синяков и засохшей крови.

Я осмотрел Орсона. Он дышал, но неглубоко. Его передние и задние лапы тоже были связаны проволокой. Самодельный проволочный намордник сжимал челюсти, и пес мог только слабо поскуливать.

– Сейчас, брат, – срывающимся голосом сказал я, гладя его бок.