Книга Сами мы не местные - Юлия Жукова

Но весть нехорошую, весть горемычную

На утро герою стая птиц принесла:

Нету жены дома, нету красавицы,

На утро не вышла мир собой освещать.

О-танн-данн!

Ирлик-хон, злое создание, прекрасную деву украл!

Иначе и быть не могло бы, не выносит он чужого счастья!

Ирлик-хон, злое создание, однако, Унчруху сказал:

Истинно это не я взял жену твою, отправилась она тебя спасать!

После того, как Унчруху так плюнули в лицо — чтобы слабая женщина мужа защищала, да это неслыханная обида! — подрались они, как говорится, не на жизнь, а на смерть.

Как уж бились они, небо и земля сливались,

Как уж бились они, море поворачивалось,

Как уж бились они, прекрасные деревья с корнем падали,

Как уж бились они, реки морями разливались!

О-танн-данн!

Как уж бились они, горы тряслись и рушились,

Как уж бились они, чёрный туман тянулся,

Как уж бились они, кровавый дождь моросил,

Как уж бились они, зловонным ветром дуло!

О-танн-данн!

Как уж бились они, горячим и холодным ветром дуло,

Как уж бились они, воды морей кипели,

Как уж бились они, гольп размывался-рушился,

Как уж бились они, громовая птица расправила крылья!

О-танн-данн!

Внезапно у меня в кармане пиликает мобильник Азамата. Я вынимаю его, чтобы заткнуть, но в последний момент осознаю, что на экране муданжским по белому написано «отец». Вытаращив глаза, я тереблю Азамата и показываю ему сие фантастическое явление природы. Азамат сначала не врубается, потом вдруг осознаёт, переводит на меня встревоженный взгляд, и всё-таки жмёт на приём. я не слышу, что там в трубке, тем более, что Азамат прикрывает её ладонью, чтобы не мешать остальным слушать эпос. Проходит несколько секунд. Потом наконец Азамат раскрывает губы и отчётливо произносит:

— Ты меня с кем-то перепутал.

И кладёт трубку. И так и сидит, бессмысленно уставившись на телефон.

— Чего он хотел? — шепчу, беря мужа за руку.

— Поздравить, — бесцветно говорит Азамат.

— И?..

Азамат вздыхает, отворачивает от телефона и неохотно возвращается в реальность.

— Он решил сделать вид, что ничего не было.

К нам подсаживается Алтонгирел. Унгуц и наш духовник тоже заметили оживление и склонились поближе.

— Что стряслось? — спрашивает Унгуц.

— Отец звонил, — быстро поясняет Азамат. — Он готов забыть об отречении.

— Забыть? — моргает Унгуц. — Ты хочешь сказать, отменить его?

— Нет. Он просто стал так со мной говорить, как будто ничего не случилось.

— И что ты? — допытывается Алтонгирел.

— Я сказал, что он меня с кем-то перепутал.

— Ты что! — шипит Алтоша. — Он теперь опять надуется! Надо было с ним помириться, ты же не думаешь всерьёз, что он станет просить прощения?!

Азамат поднимает на него такой взгляд, что металл плавить можно.

— Извини, но я не готов просто забыть пятнадцать лет своей жизни!

Алтонгирел отворачивается и с досадой хлопает себя по коленке, Унгуц закрывает глаза и качает головой. Я утыкаюсь Азамату в плечо и глажу его. Ну блин мужики-и!

Тем временем эпическое сражение успело изменить направление: теперь уже Ирлик и Унчрух сражаются не друг с другом, а плечом к плечу против чёрных космических демонов, а нашедшаяся Укун-Тингир им в этом помогает. Интересно, это не специально под случай концовку переписали? но спрашивать у Азамата не рискую: он и так не слушает, а думает, извиняюсь, думу горькую, будь неладен этот эпос. Конечно, наши победили, и после этого Ирлик возвращается в Подземное Царство, Укун-Тингир — в небесное, а Унчрух становится Императором Муданга и правит до самой смерти. Когда он умирает, он обращается в горный хребет, который теперь называется Короул, и именно поэтому все боятся туда ходить.

Сказитель ещё несколько минут тянет своё «о-о-о» и наконец смолкает. Воцаряется странноватая тишина, та самая, которая не отсутствие звука, а присутствие заглушки. Потом все принимаются вопить «танн!», колотить воздух и подносить сказителю драгоценные дары, еду и напитки. Азамат сидит, привалившись спиной к стене дома и задумчиво кивает.

Через несколько минут к нам подходит незнакомый мужчина и кланяется Азамату. Тот в ответ нагибает голову. Мужчина высокий, плечистый, щеголяет солидными усами, с подкрученными кончиками на гусарский манер.

— Многие люди мне говорили, — начинает он учтивым приятным голосом, — что Ахмад-хон неравнодушен к моему творчеству. Могу ли я послужить своему Императору?

Азамат признательно улыбается.

— Я был бы счастлив вас послушать вживую. К сожалению, до сих пор у меня не было такой возможности.

— Есть ли у вас пожелания? — любезно уточняет этот, видимо, певец.

— М-м… Я бы предпочёл что-нибудь возвышенно-печальное.

— Печальное? Но сейчас праздник… — удивляется исполнитель. Азамат как-то невнятно поводит бровью, и этот забавный персонаж тут же соглашается: — ну конечно, надо ведь помянуть павших героев. Император имеет право печалиться о своей стране и в праздник.

Азамат снова наклоняет голову.

— И ещё, пожалуйста, спойте балладу об Он-чуае.

Исполнитель совсем озадаченно поднимает бровь, но безропотно соглашается.

Ещё минуту он договаривается с оркестром и наконец приготавливается петь. В отличие от сказителя, он поёт стоя. Первые же звуки его голоса меня глубоко поражают: он невероятно высокий. Выше, чем мой собственный. При этом он такой мелодичный и чистый, что действительно напрашивается сравнение со звоном хрустальных бокалов.

Начинает он с плача по погибшим.

Западной излучины реки

Одурманил аромат меня.

Завещали: друга береги —

Нету друга больше у меня.

Тянутся три русла на восток,

Три печальных воина бредут.

Больше не ступить им на порог,

Больше дома их дела не ждут.

Соберу коней своих лихих,

Нагружу их ношей тяжело:

Скорбные души моей стихи,

Дичь, зерно, коренья и вино.

Отгоню табун во стольный град,

Созову народу целый мир.

Пище и вину не буду рад:

В память о друзьях устрою пир.

Видимо, это относительно недавнее творчество, раз в рифму, по земному образцу. Азамат украдкой вытирает глаза.

— У тебя правый глаз слезится? — спрашиваю невпопад.

— Да, — отвечает он, сдвинув брови. — А что?