Книга Главнокомандующие фронтами и заговор 1917 года - Максим Оськин

Произошедшая революция, фоном которой на фронте служили убийства офицеров (прежде всего — Кронштадт), внесла сумятицу в умы командного состава. После Приказа № 1 неожиданно оказалось, что высшим руководителем в вооруженных силах стали комитеты, а не военачальники. Неудивительно, что львиная доля генералов, не пожелавших сразу же выйти в отставку, стала заигрывать с низами. Например, военный и морской министр Временного правительства, душа заговора, А.И. Гучков говорил о том, что разложение армии шло сверху, а не снизу: «Другой эпизод — с Брусиловым в Бердичеве, где его застала смена власти. Он умел говорить с солдатами и внушать к себе доверие. Там тоже проходила большая уличная демонстрация, и так как он очень быстро проявил себя сторонником нового строя, то он в этой демонстрации участвует, его на кресле в этой революционной толпе несут по улицам, окруженного красными флагами и даже под красным балдахином»{356}. Странно, что это говорит именно Гучков. Никто более него не сделал, чтобы уничтожить российскую монархию, а вместе с ней и Российскую империю, и он еще смеет обвинять других в разложении. По сравнению с ролью Гучкова роль Брусилова в Великой Русской революции несравненно более скромна. И, в отличие от Гучкова, свергавшего царя под предлогом недопустимости сепаратного мира с Германией, а в годы Гражданской войны приветствовавшего германскую поддержку, когда она носила антибольшевистский характер, Брусилов никогда не сотрудничал с внешним врагом.

Конечно, поведение высшего генералитета зачастую вызывало недоумение, раздражение, неприязнь в толще монархически настроенного офицерского корпуса. Вызывало непонимание, почему против императора выступили те, кто был наиболее им обласкан. Так, после революции А.Е. Снесарев писал в своем дневнике: «Брусилов угодничает вовсю: то через жену, то сам; “товарищ” да и только. Жена говорит, что он всегда был “социал-демократом”»{357}. Здесь речь идет о том, что через несколько дней после отречения Николая II главкоюз пригласил к себе на чай некоторых политических деятелей левых группировок. Здесь-то его жена и заявила, что ее муж уже давно сочувствует партии эсеров. Мало ли что могла сказать женщина, увлекавшаяся оккультизмом и теософией, хотя сам генерал Брусилов, по всему судя, благосклонно оценивал высказывания супруги.

Далеко не однозначно оценивалось и мероприятие по принятию присяги в штабе Юго-Западного фронта — городе Бердичеве. Войска и командиры присягали на верность Временному правительству, а сам главкоюз выступил с речью, где призывал повиноваться новой власти и ожидать выборов в Учредительное собрание. Главной целью провозглашалось продолжение войны до победного конца. Приказ А. А. Брусилова от 4 марта 1917 г., после отречения, гласил: «Напоминаю славным и непобедимым войскам армий Юго-Западного фронта наш священный долг перед Богом и дорогой беззаветно любимой нашей Родиной, стоять стальной стеной против нашего ярого врага, который к настоящему времени приведен нами в безвыходно-тяжелое положение. Смута между нами была бы для него спасением и радостью. Не позволим ему торжествовать над нами и докажем ему, что русское войско и русский народ не дадут поработить себя немцу ни при каких обстоятельствах»{358}.

Исследователь во многом справедливо пишет: «Брусилов вполне заслуженно пользовался репутацией политического хамелеона»{359}. Но и здесь можно сделать свои оговорки. Ругая Брусилова, эмигранты вместе с тем высоко оценивали идола российской контрреволюции — Л.Г. Корнилова. При этом в стороне оставлялось то, что Корнилов являлся ярым республиканцем, был ставленником Гучкова и Милюкова и, главное, арестовывал императорскую семью в Царском Селе. Пытаясь затушевать этот последний нелицеприятный факт корниловской биографии, эмигранты обыкновенно утверждают, что, мол, императрица благодарила генерала Корнилова за мягкость ареста. При чем здесь это? Ясно, что Корнилов ни в коем разе не стал бы издеваться над семьей бывшего царя, ни как интеллигентный человек, ни как соратник конституционных монархистов — Родзянко, Гучкова и Милюкова, по чьей протекции он вообще был назначен главнокомандующим войсками Петроградского военного округа. Главное — генерал Корнилов, не колеблясь, выполнил приказ Временного правительства об аресте царской семьи, где четверо детей болели корью (сам факт ареста уже тяжел психологически). Разница лишь в том, что Корнилов и Брусилов оказались по разные стороны баррикад в Гражданской войне.

К 1 марта 1917 г. Юго-Западный фронт включал в себя 7-ю, 8-ю, 11-ю, Особую армии, общей численностью 2 281016 штыков и сабель. Несмотря на начавшееся разложение вооруженных сил и провал французского наступления на Западном фронте. Временное правительство должно было отрабатывать свой долг перед поддерживавшими его западными союзниками. Существование революционного режима напрямую зависело от успехов на фронте. Все несогласные генералы смещались со своих постов — даже Верховным главнокомандующим 22 мая был назначен выражавший оптимизм главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта ген. А.А. Брусилов.

Но до этого назначения было еще далеко. В кулуарах Временного правительства после отстранения великого князя Николая Николаевича с поста Верховного главнокомандующего (великий князь получил отставку, даже не доехав до Ставки) шла борьба за назначение на пост главковерха. При этом военный и морской министр А.И. Гучков рассчитывал на сыгравшего одну из ключевых ролей в отречении царя ген. М.В. Алексеева. В то же время председатель Государственной думы М.В. Родзянко поддерживал кандидатуру главкоюза ген. А.А. Брусилова. Так, М.В. Родзянко утверждал, что Алексееву не по силам руководить Восточным фронтом в условиях революции. Сторонники Родзянко вносили во Временное правительство и собственное предложение: «Единственный генерал, совмещающий в себе как блестящие стратегические дарования, так и широкое понимание политических задач России и способный быстро оценивать создавшееся положение, это именно генерал Брусилов»{360}. Об этом предложении вспомнят немного позже.

Выбор «временщиков» был сделан в пользу Алексеева. Назначенный Верховным главнокомандующим М.В. Алексеев 18 марта провел Совещание в Ставке, на котором обсуждался вопрос о возможности русской армии наступать. В этих прениях, затем подтвержденных мнениями главкомов в виде телеграмм с фронтов, было решено наступать, хотя французское наступление уже провалилось, и под держать русских могли разве что британцы. Но нужно было отрабатывать благосклонность хозяев. Поэтому 30 марта Алексеев отдает директиву № 2647 о переходе в наступление в начале мая, невзирая на выводы Совещания высшего генералитета в Ставке 18 марта о невозможности наступать. Однако представшая во всех реалиях картина разложения войск заставила отложить бои до лета, пока ограничиваясь ведением временной обороны{361}.