Книга Храброе сердце Ирены Сендлер - Джек Майер

Ирена рассказала и о других соратниках, о том, как они выводили из гетто детей, о санитарном фургоне, Данбровском и его дрессированной собаке Шепси, о том, сколько тратилось денег, как подделывались документы, о взятках и угрозах. Потом она подозвала девочек поближе и шепотом сказала:

– Иногда Жеготе приходилось убивать шантажистов.

На каждый вопрос девочек Ирена задавала по два. Она расспрашивала их о Канзасе, о «Жизни в банке», об их родителях, братьях и сестрах. Еще где-то с час она рассказывала о своем детстве, о том, как восстала против антисемитских правил Варшавского университета и как ее за это отстранили от занятий.

– А как у вас было с мальчиками? – спросила Лиз. – Ну, я хочу сказать, у вас же были молодые люди?

Взгляд Ирены на мгновение затуманился воспоминаниями, а потом она улыбнулась:

– Да, у меня были Митек и Стефан.

Лиз с Меган обменялись взглядами.

Ирена всмотрелась в лица девочек, словно решая, что рассказать, а что оставить в тайне. Она объяснила, что с первым мужем Митеком они дружили с детства. Они были добрыми друзьями, но брак оказался неудачным, и им пришлось расстаться. Во время войны он попал в плен. Когда его репатриировали, они оформили развод, и Ирена вышла замуж за Стефана, от которого и родила двоих детей. Но со временем и в этом союзе начались неполадки, а потом, когда Янке было 14, а Адаму 12, Стефан скоропостижно скончался.

– Он был хорошим отцом, – сказала она и вдруг замолчала.

Справившись с накатившими эмоциями, она подозвала Людвика Ставового, исполнявшего на встрече роль переводчика, и прошептала ему на ухо какие-то слова, которые он передал только Мистеру К.

– Девочки мои, – сказала Ирена, – я очень устала, но завтра мы с вами обязательно увидимся.

Меган растерялась, а как же спектакль? Предполагалось, что Ирена посмотрит их пьесу. Почему она не захотела увидеть спектакль сразу же? Может, они сыграют его завтра, ведь он и так коротенький, а они могли бы еще подрезать сценарий. Ведь все, что сейчас происходит, случилось именно благодаря их пьесе.

Они вышли из подъезда и, заворачивая за угол, посмотрели на Ирену – она стояла у окна и махала им платочком.

На пути в отель Меган спросила:

– Мистер К., а почему мы не сыграли Ирене пьесу?

– Ирена сказала, что не хочет ее смотреть.

– Как? Почему? – изумились девочки.

– Она просила перед вами извиниться и сказать, что, наверно, не сможет посмотреть спектакль… это будет для нее слишком тяжело. Ей понравилась пьеса, но видеть ее на сцене она боится. Ну, не удивительно ли? Ирена Сендлер, и боится!

Когда на следующее утро они ехали к Ирене, тяжелое небо поливало город дождем, настроение было соответствующее.

Меган тяжело переживала отказ Ирены посмотреть «Жизнь в банке». Она все понимала, и все равно было обидно. Разве не пьеса была их самым драгоценным подарком Ирене?

Выйдя из машины, Лиз спросила Меган:

– Как ты думаешь, мы с ней еще раз увидимся?

– Возможно, – сказала Меган. – Ей уже 91, и чувствует она себя неважно. Я за нее буду молиться. Очень хочется, чтобы она жила до 100, а то и больше.

У двери в квартиру их снова встретила медсестра с неизменным строгим выражением лица. Она, как и в прошлый раз, приказала им вымыть руки. На этот раз людей в квартире было гораздо меньше.

– Как я вам уже говорила, у Ирены очень высокое давление… – сказала медсестра.

Меган приготовилась выслушать очередную лекцию.

– Но вчера вечером, после вашего визита, давление у нее упало и держится в норме. Судя по всему, вы для нее – лучшее лекарство. – Она позволила себе улыбнуться. – Идите, она вас ждет.

Ирена снова обняла каждую из девочек, а потом спросила:

– Какие еще вопросы не дают вам покоя?

– Я так и не понимаю, – сказала Сабрина, – почему о вашем подвиге почти никто не знает.

– Мир – штука несправедливая. И ваша задача – сделать его более справедливым. А что до меня или других людей, награжденных медалями Яд Вашема… мне кажется, многие хотят, чтобы мы просто потихоньку поумирали и перестали напоминать о темных страницах нашей истории. Жизнь полна и чудес, и ужасов. Я, несмотря ни на что, стараюсь вспоминать только хорошее, но иногда это слишком трудно… слишком больно. Иногда с нами происходят немыслимые вещи. Во время войны у меня сильно болела мама, у нее было очень слабое сердце. Лекарств не хватало, она не могла нормально питаться, и… – Ирена замолчала, не договорив фразы. – Сейчас мне больно об этом вспоминать, но я была не очень хорошей дочерью и, возможно, даже приблизила ее смерть. Но так ли это, я никогда не узнаю. Я понимаю, почему полякам не хочется вспоминать. У всех нас есть болезненные воспоминания. И помнить об этих событиях очень неприятно, но необходимо.

– Мы бы не хотели доставлять вам мучений, – сказал Мистер К. – Рассказывайте только то, что считаете возможным.

– Я всегда стараюсь говорить всю правду… расскажу и сейчас… Когда меня арестовали, с сердцем у мамы стало совсем плохо. Будучи в Павяке, я ничего не могла для нее сделать… До сих пор мне тяжело сознавать, что я рисковала не только своей жизнью, но и жизнью всей моей семьи. Мне нужно было сделать выбор между спасением людей и спасением своей матери, и, Господи меня прости, я выбрала первое.

Выйдя из Павяка, а вы теперь уже знаете, как произошло это чудо, одна из девочек-связных проводила меня в квартиру Генрика и Марии Палестеров на Ловицкой, 51. Пройти два квартала от трамвайной остановки я смогла, только держа в каждой руке по трости. Боль от каждого шага наполняла меня яростью, и я была рада этому чувству. За четыре года войны я поняла, что если страх – это своего рода голод, то ярость – это хлеб и вода, которыми можно пусть и не насыщаться, но по крайней мере поддерживать жизнь. Я подковыляла к только что наклеенному на стену красному плакату. На плакатах этого цвета печатались списки казненных. Моя юная связная показала среди имен 17 других людей мое имя. На плакате было указано, что я была казнена за «помощь евреям и связи с криминальными элементами, ведущими подпольную деятельность». Впервые за 100 дней я рассмеялась.

Но смеялась я недолго, потому что сообразила, что с момента моего ареста прошло уже почти четыре месяца, и если Стефан был еще жив, он наверняка увидит этот плакат и будет считать, что меня расстреляли. У меня голова пошла кругом, когда я подумала обо всем, что мне надо сделать…

Когда немцы поняли, что мне удалось избежать казни, моими поисками занялось гестапо. Они допрашивали маму, перерыли мой рабочий стол в отделе социальной защиты, допрашивали моих коллег. В Жеготе мне сделали новую Kennkarte, свидетельство о рождении и продуктовые карточки на имя Клары Дамбровской. Я стала не Иреной, а Кларой, и теперь мне, как всем тем людям, которым я когда-то помогла, тоже нужно скрываться.