Книга Генрих IV - Василий Балакин

14 мая Генрих IV встал рано и занимался обычными для него делами. Пьер Л’Этуаль в своем «Регистре-журнале Генриха IV» пишет: «В пятницу, 14 мая, в печальный и роковой для Франции день, в восемь часов утра король прослушал мессу в монастыре фельянов, по возвращении он удалился в свой кабинет вместе с герцогом де Вандомом, своим горячо любимым внебрачным сыном от Габриели д’Эстре, который сообщил ему, что некто по имени Ла Бросс, астролог по роду занятий, поведал ему, что созвездие, под которым родился Его Величество, грозило ему в этот день большой опасностью, поэтому он советовал ему поостеречься. На что король, смеясь, ответил де Вандому: “Ла Бросс — старый пройдоха, который зарится на мои деньги, а вы — юный безумец, если верите ему. Наши дни сочтены Господом”. После чего герцог де Вандом пошел предупредить королеву, которая стала умолять короля не покидать Лувра до конца дня. На это последовал тот же ответ. После обеда король прилег вздремнуть, но сон не шел к нему. Печальный, взволнованный и погруженный в раздумья, он поднялся, ходил некоторое время по комнате и снова лег на кровать. Не сумев заснуть и на этот раз, он встал и спросил у гвардейского жандарма, который час. Жандарм ответил, что пробило четыре часа, и добавил: “Сир, я вижу, что Ваше Величество в грусти и задумчивости, лучше бы вам пойти прогуляться, это могло бы вас развеять”. — “Хорошо, — промолвил король. — Что же, готовьте мою карету, поеду в Арсенал, повидаю герцога Сюлли, который занемог и принимает сегодня ванну”».

Витри, капитан гвардейцев, вызвался сопровождать его, на что Генрих IV ответил: «Останьтесь лучше здесь поболтать с дамами. Уже больше пятидесяти лет я сам себя охраняю без капитана охраны, и на этот раз сумею охранить себя без посторонней помощи». И все-таки он словно не решался отправиться в путь, несколько раз обратившись к королеве с вопросом: «Дорогая, так ехать мне или не ехать?» Он уже было направился к выходу, но вернулся к супруге, еще раз воскликнув: «Дорогая, так я еду?!» Наконец, он решился, на прощание обняв королеву со словами: «Я только туда и обратно, не пройдет и часа, как вернусь».

Справившись, прибыла ли его карета, и получив утвердительный ответ, Генрих IV вышел, отвергнув повторное предложение Витри сопровождать его. Он сел в свою просторную карету с незастекленными дверцами. С ним ехали Лаварден, Эпернон, Роклор, Монбазон, Ла Форс, Лианкур и Мирбо. В четверть пятого тяжелая карета отъехала от Лувра. Генрих IV отдавал указания, по каким улицам ехать, не называя конечной цели поездки — Арсенала, что впоследствии было истолковано очевидцами как его желание сбить со следа возможных преследователей, но каких преследователей? Не тех ли, которые сидели с ним в карете? Ведь кто следовал за каретой, тот и продолжал следовать за ней, куда бы она ни повернула.

И действительно, за каретой от самых ворот Лувра неотступно двигался преследователь — Равальяк, поджидавший у дворца ее отправку. Он следовал за королевским экипажем на некотором удалении. Поскольку толпа глаз не спускала с экипажа, в котором находился король, никто не обратил внимания на этого рыжего великана в зеленой одежде, с подозрительной настойчивостью следовавшего за королевской каретой. На улице Ла Ферроннери, и без того узкой, а вдобавок к этому еще застроенной (вопреки королевскому запрету, объявленному еще более полувека (!) тому назад, при короле Генрихе II) лавками, карета вынужденно замедлила ход. Когда она поравнялась с лавкой, на вывеске которой красовалось коронованное сердце, пронзенное стрелой, путь ей преградили воз сена и телега, груженная бочками с вином. Ливрейные слуги побежали отдавать распоряжения, дабы расчистить дорогу. Кое-кто, дабы срезать путь, направился прямиком через кладбище Невинноубиенных, намереваясь встретить королевскую карету, когда она минует уличную пробку. Король тем временем, обняв правой рукой Эпернона, подал ему письмо, чтобы тот вслух прочитал его, а левой рукой оперся о плечо Монбазона. В этот момент Равальяк, прятавший под плащом кинжал, подбежал к карете, одной ногой встал на каменную тумбу на обочине улицы, а другой — на ось колеса и левой рукой нанес кинжалом удар королю, причинив ему на уровне второго ребра поверхностную рану. «Я ранен», — удивленно сказал король и, подняв руку, открыл свою грудь. Тогда Равальяк ударил во второй раз. Кинжал вонзился между пятым и шестым ребрами, пробив легкое, полую вену и аорту, сделав уже ненужным третий удар, скользнувший по рукаву Монбазона. Генрих IV попытался снова заговорить, но на этот раз кровь, хлынувшая из горла, заглушила слова.

Сделав свое дело, убийца и не думал скрываться. Он стоял посреди кричащей толпы с окровавленным ножом в руке. Если бы он своевременно бросил орудие преступления, то в суматохе его не сумели бы опознать как убийцу. Но Равальяк даже не пытался бежать, спокойно дав обезоружить себя. Свидетели преступления бросились на него и прикончили бы на месте, если бы не вмешался Эпернон, очень кстати для спасения собственной репутации (ибо он будет в числе тех, на кого падет тень подозрения в подготовке покушения на короля) закричавший: «Берите его живым, головой за него отвечаете!» Под надежной охраной Равальяка препроводили в расположенный поблизости особняк Реца. Везти его дальше по улицам, на которых бушевала разъяренная толпа, готовая на части разорвать презренного убийцу, было небезопасно для него. Лишь позднее его переправили в тюрьму Консьержери. «Доброго короля Анри», уже мертвого, народ опять полюбил, моментально забыв все, в чем еще вчера его повсеместно упрекали, и в очередной раз блистательно подтвердив непреложную истину: «Живая власть для черни ненавистна, любить они умеют только мертвых».

Эпернон (а по другим сведениям — Ла Форс), не утративший хладнокровия посреди всеобщего замешательства, оставшийся один в карете с королем, укрыл его своим плащом, опустил шторки на дверцах и, объявив, что король всего лишь ранен, приказал возвращаться в Лувр. Весь обратный путь по улице Сен-Оноре был отмечен капавшей из кареты кровью короля. В Лувр привезли уже его бездыханное тело. Подоспевший королевский врач Пети, бессильный что-либо сделать, смог лишь закрыть глаза усопшему.

Послали за королевой. При виде залитого кровью супруга она издала вопль отчаяния и трижды повторила: «Король мертв». В этот момент появился канцлер Брюлар де Силлери, державший за руку девятилетнего дофина, отныне Людовика XIII, и торжественно заявил: «Прошу прощения, Ваше Величество. Короли во Франции не умирают». И, указав ей на дофина, воскликнул: «Да здравствует король, мадам!»

Тело короля препарировали, набальзамировали и, облачив в белый атлас, выставляли в течение месяца на всеобщее обозрение под восковым изображением, которое ныне хранится в музее Конде в Шантильи. Отцы-иезуиты, как и было им обещано еще при жизни Генриха IV, получили его сердце, которое они похоронили в церкви коллежа Ла-Флеш.

В течение двух недель после убийства короля Парижский парламент готовил процесс по делу Равальяка, в ходе которого возник ряд загадок, на которые так и не было получено убедительного ответа. Под подозрение попали как Мария Медичи с ее окружением, так и Генриетта д’Антраг. Не избежал этой участи и Эпернон. Во всяком случае, процесс по делу Равальяка не установил ничего иного, кроме того, что преступление совершил фанатик-одиночка, такой же, какими были Баррьер и Шатель.