Книга Айседора Дункан. Модерн на босу ногу - Юлия Андреева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Есенин даже привскочил со скамьи:
– Где она… где?..
– Здесь… гхе-гхе… замечательная женщина…
Есенин ухватил Якулова за рукав:
– Веди!
И понеслись от Зеркального зала к Зимнему, от Зимнего в Летний, от Летнего к оперетте, от оперетты обратно в парк шаркать глазами по скамьям. Изадоры Дункан не было.
– Черт дери… гхе-гхе… нет… ушла… черт дери.
– Здесь, Жорж, здесь.
И снова от Зеркального к Зимнему, от Зимнего к оперетте, в Летний, в парк.
– Жорж, милый, здесь, здесь.
Я говорю:
– Ты бы, Сережа, ноздрей след понюхал.
– И понюхаю».
Невозможно было поверить в то, что Есенин и Дункан только что познакомились, что это их первая встреча. Они вели себя так, словно знали друг друга всю жизнь. Понимая, что может ей понадобиться в любой момент, Шнейдер старается находиться на глазах Айседоры, но ей впервые не нужно было ничего переводить. Они с Есениным отлично понимали друг друга и, пожалуй, все уже решили меж собой.
Немного уставшая после работы в школе и вечернего спектакля, она выглядит королевой в шелковом алом хитоне с распущенными по плечам рыжими волосами. Сорок пять лет – невероятно знаменита, почитаема, востребована, желанна, умна, многие хотят с ней познакомиться, но в этот вечер все сломалось, все пошло кувырком, золотые кудри Сергея Есенина заплелись на нежном пальчике Айседоры обручальным кольцом, две дороги сделали резкий рывок друг к другу и на время слились в одну. В тот вечер Есенин никого не подпускал к Дункан, косясь на не знающего куда себя деть переводчика. Так они «говорили» весь вечер на разных языках, но, кажется, вполне понимая друг друга.
«Он читал мне свои стихи, – говорила мне в тот вечер Айседора, – я ничего не поняла, но я слышу, что это музыка и что стихи эти писал genie! (гений)», – рассказывал в своей книге о Есенине Шнейдер.
Дункан права, позже, встретив Сергея Александровича и Айседору в Париже, Франц Элленс166 расскажет об особой декламации русского поэта Есенина: «…он пел свои стихи, он вещал их, выплевывал их, он то ревел, то мурлыкал со звериной силой и грацией, которые пронзали и околдовывали слушателя», и еще: «.Есенин то неистовствовал, как буря, то шелестел, как молодая листва на заре. Это было словно раскрытие самих основ его поэтического темперамента. Никогда в жизни я не видел такой полной слиянности поэзии и ее творца».
Около четырех утра Айседора, Есенин и Шнейдер ушли вместе. Светало, они поймали пролетку, Дункан и Есенин сели рядышком, обнявшись. Шнейдер устроился на облучке за спиной извозчика. Вставало солнце, тихо стучали лошадиные копыта, Есенин держал Айседору за руку. Они проехали по Садовой, за Смоленским, но свернули не к Мертвому переулку и не к Староконюшенному, а, передвигаясь точно во сне, вдруг очутились возле большой церкви, окончательно уснувший извозчик отпустил вожжи, и не подгоняемая никем лошадка все так же медленно объехала вокруг храма, точно вокруг аналоя, три раза. Обвенчал!
Совершив это странное таинство, извозчик проснулся и повез уже без всяких чудес по Чистому переулку на Пречистенку, ко дворцу товарища Дункан.
Дом Айседоры Дункан на Пречистенке
С этого момента Айседора и Сергей неразлучны. Есенин перебирается в особняк своей дамы, где нередко по вечерам собираются гости – комиссары и имажинисты. Там танцует Дункан и читает свои стихи Сергей Есенин. Вина льются рекой, еды вдоволь. Ходят слухи, что Айседора получает все эти блага непосредственно из Кремля. Комиссары несут к ней дорогие духи и меха, стелют к ногам пушистые ковры, и у нее столько денег, что она может ими швыряться направо и налево, и они никогда не переведутся. Кремль слишком заинтересован в Дуньке с Пречистенки, так за глаза называют Айседору ее гости. Как они только ее не обзывают! Какие частушки, пошлые анекдотики не изобретают, а ведь жрут и пьют за ее счет! Особенно хорошо выходит хулить не понимающую его яда и от того доверчиво улыбающуюся Дункан у лучшего друга Есенина, Мариенгофа. Животики надорвешь. Не успела как-то Айседора вовремя покрасить волосы, и злобный Мариенгоф тот час приметил, что не рыжие они у нее, а совершенно седые – старуха! Похоронил бы троих детей – по-другому запел. Но юмористу нет дела до чужого горя.
Сергей Александрович обижен, но до поры морду приятелю не бьет, а пытается объяснить, доказать, что Айседора дорога ему – потому что он любит ее, потому что она редкое сокровище. Чудо подлинное! Он водит друзей на ее спектакли и аплодирует громче всех. Заставляет ее танцевать для приятелей импровизации. Кто еще так сможет под любую музыку, в любое время?
Как-то раз привел Анатолия Мариенгофа в спальню Дункан, и пока тот ходил и рассматривал, трогал да щупал балдахин, картины, вазочки там всякие, шкатулки… сам как хозяин уселся на широкую постель с золотым покрывалом. Глядь-поглядь, а на столике у стены в красивой новой раме портрет Гордона Крэга. Что такое?!
Кто такой Крэг, Есенину известно. Айседора показывала ему Крэга, и Есенин уяснил, что это ее бывший муж и отец Дердре. Дунька рассказывала, будто бы он писатель и гений. Сказала и спрятала ненавистный портретец в бюро. А теперь что же – вытащила?!
«И я гений!.. Есенин гений… Гений – я!.. – тычет Сергей Александрович пальцем себе в грудь. – Есенин – гений, а Крэг – дрянь!» В злобе он засовывает портрет под одеяло. «Есенин – гений. Поняла, дура?!»
Потом, немного успокоившись, Сергей улыбается Мариенгофу и вдруг срывает с головы кепи, и кидает его Айседоре. «Танцуй, Изадора. Для меня и для Тольки танцуй!» – и ставит на патефон первую попавшуюся пластинку.
«Дункан надевает есенинские кепи и пиджак. Музыка чувственная, незнакомая, беспокоящая… Страшный и прекрасный танец. Узкое и розовое тело шарфа извивается в ее руках. Она ломает ему хребет, судорожными пальцами сдавливает горло. Беспомощно и трагически свисает круглая шелковая голова ткани», – продолжает рассказ Мариенгоф.
Айседора уже поняла, что ее возлюбленный желает хвастаться, хвалиться перед друзьями своей великолепной подругой, для него важно, что Дункан – не просто его женщина, а самая лучшая, самая желанная женщина на всем белом свете. Вот она и рвется из кожи вон, лишь бы сделать все, как ему приятнее. Захотел устроить праздник для друзей в ресторане – вот тебе деньги. Пей, гуляй, хоть за цыганами посылай. Вот какая у Есенина подруга, мало того что не жюрит, сама оплачивает гулянку. Хотел показать особняк – приглашай. Всех покормим, всех напоим, а потом хозяйка еще и станцует. Товарищи о такой слабости Дуньки с Пречистинки давно уже прознали, засуетились с подарочками, то духи дорогущие притащат, то манто из песца… а то трехметровый шлейф красного бархата с золотым шитьем и драгоценными камнями, говорят, будто бы от парадного платья русской царицы. С таким бы шлейфом по Парижу.
