Книга Прайд. Кольцо призрака - Олег Попович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Анна увидела, что она обнимает огромную женщину, нескладно собранную из разных кусков. Она!
Опять она, эта официантка из ресторана, нет, соседка, соседка…
– Горе-то какое! – всхлипнула женщина. Она крепко прижала голову Катерина Егоровны к своей жесткой груди. – Я как увидела «скорую», так и подумала – ты померла. Немножко ошиблась. Сокол ты наш, мало ты пожил! На дорогие деньги гулял. У меня в ресторане собирался. Хотела все припечь тебя за Егоровну, да только какие теперь разговоры. Деньги-то на похороны небось прикопила?
– Для себя готовила, – просто сказала Катерина Егоровна. Женщины молча постояли рядом, глядя на неподвижное тело.
– Твое дело теперь маленькое, Егоровна, молись! – Ржавая слеза скатилась по щеке Валентины. – Нынче больно дорогие гробы в Москве. Не заботься, через наш ресторан гроб достану. Со скидкой. Ты знай себе молись.
– Давеча в церкви была… – Катерина Егоровна с медленной лаской поглаживала ноги покойника. – Холодеют, вишь, быстро как… Поставила за него свечу – потухла. Вдругорядь зажгла – опять не горит, потухла. Ровно кто на нее дует.
– Помыть его надо, одеть, как положено. В чем любил ходить, – гулко прервала ее Валентина, обирая слезы углом передника. – Не жалей костюма. Чего теперь жалеть? Клеенку неси, мыло, тряпочку мягкую.
Анна молча вышла из комнаты. Оглянулась в дверях. На полу возле тахты была уже расстелена клеенка, в крупных розах. Катерина Егоровна стояла, склонившись над мертвым. И плыл уговаривающий, полный ровных слез ее голос:
– Не своей волей ты жил, сыночек, водило тебя. Я же видела, видела. Водило тебя…
– Не спи на левом боку, ты сдавливаешь сердце, – уныло и упрямо повторяла Вера Константиновна. – Будут сниться кошмары.
Анна еле сдержалась. Какие кошмары? Кошмар начинался, когда она просыпалась. Жесткое молчание Славки. Его отталкивающий, обвиняющий взгляд. Спит у бабушки, на узкой короткой тахтушке. Спросишь: как в школе? Нормально. Как Олечка? (Укол в сердце. Счастливая девочка с ракеткой…) Ответ все тот же: нормально. От этих «нормально» можно с ума сойти…
Нет, спать, спать. Только бы Сашка опять не приснился. Не оставляет он меня…
Почему он в тени? И опять перебирает какие-то листы с формулами.
«Что ты так смотришь? – сказал Сашка, и Анне показалось, что он улыбнулся. – Нет конца. Как, впрочем, и смерти. Ты посмотри, посмотри, что ты боишься? Может, что и поймешь…»
«Будь что будет», – подумала она и в первый раз дерзнула посмотреть туда, в открывшуюся глубину. Но ее нищее воображение, полное земных образов, ничего не смогло ей подсказать. Она увидела только разлетающийся свет и прикрыла глаза ладонью, ослепленная.
«Он смотрит на меня», – вздрогнула она.
«Смотрит всегда и на всех. И вы это знаете, только почти никогда не помните».
Кажется, Сашка поглядел на нее, потому что он вдруг сказал с земным беспокойством:
«Какая ты бледная, девочка моя. Спускайся, пока лестница еще держится».
«Почему так темно вокруг меня? Это из-за меня? Это я виновата?» – с трудом прошептала она.
«Отчасти, только отчасти. Ты была обречена. Это не может считаться виной. И потому будет прощено».
Тени за спиной Сашки слоились, обретая туманную надежность, постепенно превращаясь в два призрачных крыла.
Сашка повел плечами, как будто эти крылья были непривычны ему и тяжелы.
«Ну, спускайся же, – сказал он. – Пора!»
Анна повернулась к нему спиной. Лестница показалась ей бесконечной, ступени подкатывали к ее ногам, как волны.
«Опять эта лестница… – прошептала Анна. – Как много лестниц в моей жизни…»
Она оглянулась. Там, наверху, где только что стоял Сашка, никого не было. Только виден был уходящий вверх бледный луч света.
«Я хочу все забыть и не могу. Совсем забыть. Хотя бы знать: жив он или умер. Тогда мне было бы легче забыть… Та женщина, от которой пахло рыбой, сказала: “К вечеру точно помрет…” Она рядом стояла, ей виднее, она знала… Его на Пятницкую повезли. Лапоть сказал: “И хозяин подыхает”. Это он про Андрея. Саши нет. Лапоть умер. Андрей… Может, похоронили уже. Только бы не на одном кладбище с Сашей… Я не плачу. Это солнце слепит. Пятницкая, Пятницкая… Это должно быть где-то тут, рядом…»
Анна шла по улице. Солнце осеннее, но еще, раскаленное за лето, горело, обжигая глаза. Она свернула в кривой прохладный переулок, полный длинных теней. Над воротами отливала разноцветным вывеска: «Ателье мод. Люкс во дворе».
В глубоком погребном проеме ворот рисовала суетливый узор поздняя городская бабочка с лиловыми глазами на крыльях. На миг пропала, растворившись в зеленом вязком стекле, и вдруг, прорвав его, распахнула залитый солнцем двор.
Тонкие фигурки девочек на асфальте застыли настороженно и напряженно.
– Отомри! – звякнул детский колокольчик. Стайка ярких девочек ожила и закружилась.
Анна прошла в ворота мимо мятых бачков с отбросами. Запах тухлятины, скользкая вонь из мешанины объедков и гниющего тряпья, разогретого солнцем. По железному краю бачков переступали голуби, сизые, сахарно-белые, с чайными подтеками. Шуршал и вздувался грязный парус целлофана, голуби взлетали, снова опускались, хрустя крыльями.
Анна села на низкую скамью возле детской песочницы. Тепло, солнышко греет, и пахнет бензином.
«Дом – вот он, наверное, этот», – почему-то подумала Анна.
Дом был приземист, дряхл, хоть и свежеоштукатурен. Желтели заново вставленные, еще не окрашенные деревянные рамы. Где-то высоко женщина мыла окно. Она пела, скорее напевала, негнущимся голосом что-то простое, знакомое Анне с детства.
В темных воротах поселились два женских голоса. Анна слышала лишь отдельные слова, обрывки фраз, но по привычке ловила во всем второй, опасный, смысл, скрытно касающийся ее.
– При ней он, при ней, ясно тебе? – медленно проговорил засыпающий голос. – Капает у тебя из сумки, Лолитка.
– При ней. – Второй голос был уклончив и полон сгущенной сладости.
– Гости у Томки. Большие. Своего пристроить хочет, – проговорил голос, перекатывая во рту зевок. – Мясо одним куском. Духов французских полтора литра.
– При ней… при ней… – не выдержав, капнул медом скользящий голос.
Женщины вышли из полукруга ворот. Одну Анна не разглядела. Она несла на себе глыбу зеленого пятнистого стекла. Вторая, тонкая, ломкая, тут же смешалась с лучами солнца. Она перекосилась набок под тяжестью отвисшей сумки. Анна поймала уклончивый взгляд, обежавший ее. Тонкие лукавые ноги путались и переплетались с лучами.
– При ней… – сонно прозвучало из глыбы зеленого стекла, и обе женщины вошли в темный подъезд.
«Мне-то какое дело», – подумала Анна, но что-то неспокойное, проскользнувший намек почудился ей в этом случайно услышанном осколке разговора. Да о своем они, у каждого свое.
