Книга Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору - Игорь Симбирцев

Но через несколько лет в спецслужбах вдруг «прозрели», что на озере Рица имело место закамуфлированное покушение на товарища Сталина, чекист Микеладзе был как террорист и вредитель расстрелян. Позднее в организации этого и попытке других покушений обвинили лидера зиновьевской оппозиции Бакаева, бывшего высокопоставленного чекиста и начальника Петроградской ЧК. На следствии Иван Бакаев, как тогда было принято, «чистосердечно» каялся и рассказывал, как искал убийцу для покушения на Сталина во время партконференции. И как сам затем «зачистил концы» и ликвидировал этого наемника, как нанятые им террористы из ГПУ стреляли по катеру Сталина на Рице, и как в случае удачного убийства главы государства и переворота вожди оппозиции Зиновьев и Каменев за это посулили Бакаеву вожделенный пост главы всесоюзного ГПУ. Такие факты послужили дополнительным стимулом для партийной верхушки приказать, а ГПУ начать более жесткое преследование всех ответвлений запрещенной в СССР партийной оппозиции.

При этом оставалась налицо неоднородность внутри самого ГПУ, где сохранялось еще со времен Гражданской большое количество чекистов крайне левых взглядов. И многие чекисты в 20-х годах не стеснялись называть себя троцкистами или зиновьевцами, не ведая, какими бедами эти слова обернутся против них десятком лет позднее. И они помогали оппозиционерам, иногда прикрывали их. Если такие бывшие чекисты с немалыми должностями, как Бакаев или Цинцадзе, открыто назвали себя троцкистами или зиновьевцами, то многие действующие сотрудники ГПУ тех же взглядов пытались втайне и за счет использования своего служебного положения чем-то помочь преследуемым во внутрипартийной войне единомышленникам. Самым известным здесь было дело сотрудника ГПУ Бориса Рабиновича, арестованного и расстрелянного в 1930 году за тайную связь с подпольными троцкистами и снабжение их служебной информацией. Хотя изначальной причиной ареста Рабиновича стал «вынос сора из избы», он рассказал знакомым об аресте и расстреле годом ранее знаменитого Якова Блюмкина.

Были и другие похожие случаи выявления тайных троцкистов среди сотрудников ГПУ. В 1931 году за подобную деятельность расстреляны начальник Томского ГПУ Грушецкий и сотрудник внутренней тюрьмы ГПУ на Лубянке Забабурин. Арестован в 1930 году сотрудник Украинского ГПУ Тепер, бывший анархист из штаба армии батьки Махно, помогавший троцкистам в организации подпольной типографии и прикрывавший ее, – Тепер отделался на суде десятью годами лагерей. Еще в 1927 году за передачу фракционерам служебной информации расстрелян чекист Владимиров, главный покровитель в ГПУ профессора-эзотерика Барченко, к моменту ареста из ГПУ уже уволенный за свой уклонизм. Позднее всех этих людей реабилитируют именно потому, что обвинения в «троцкизме-уклонизме» 1937–1939 годов все подобные дела уравняют в якобы всеобщей их фальсификации. Хотя в 1927–1930 годах, как правило, арестованы и репрессированы были настоящие и идейные троцкисты, члены подпольных троцкистских и зиновьевских групп, что, разумеется, не оправдывает их расстрелов по одному этому обстоятельству.

После дела «Промпартии» и первых «пробных» арестов близких к группе Тухачевского командиров Красной армии по «Делу военных» в 1931 году многие даже в ГПУ открыто засомневались в законности этих акций и истинности доказательств, и в Кремле тогда заметно встревожились по поводу такой нелояльности внутри самого ведомства госбезопасности. По итогам инициированного Сталиным разбирательства 6 августа 1931 года появилось циркулярное письмо из ЦК с приказом всем секретарям на местах разъяснить сотрудникам ГПУ, что перемены в руководстве Объединенного ОГПУ вызваны такими причинами: «Товарищи Мессинг и Бельский отстранены от работы в ОГПУ, товарищ Ольский снят с работы в Особом отделе, а товарищ Евдокимов снят с должности начальника Секретно-оперативного управления на том основании, что распространяли среди сотрудников ОГПУ совершенно не соответствующие действительности и разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является «дутым» делом, и тем расшатывали дисциплину среди работников ОГПУ».

Эта история 1931 года, когда Ягоде в ЦК выговаривали за разложение и внутреннюю слабость в его ведомстве, закончилась тем, что часть взроптавших против линии партии и собственного начальства чекистов (их тогда назвали по имени самого из них известного и высокопоставленного «группой Мессинга») действительно изгнали с Лубянки, как Мессинга и Трилиссера, часть затем вернули в систему НКВД, как Бельского (Левина) или Евдокимова, но всех их в итоге к 1941 году расстреляли. Это показывает, насколько еще в начале 30-х годов за несколько лет до начала больших репрессий были сильны оппозиционные настроения и споры внутри ГПУ. Ведь забунтовала против Ягоды и желаний верховной власти, пусть и на уровне разговоров в своем кругу, все та же дзержинская гвардия из первой ЧК, продолжавшая во многом боготворить Ленина и Троцкого.

Это был последний организованный бунт дзержинской гвардии в стенах ГПУ до наступления эпохи Большого террора, дзержинцы последний раз выступили столь организованно и решительно. Это последний арьергардный бой дзержинского поколения, готовых лить без сожаления свою и чужую кровь по приказу партии, но принципиально не понимающих, зачем штамповать липовые дела против таких же убежденных коммунистов, как и они сами. Тогда самые принципиальные и непримиримые из этих чекистских диссидентов Ольский и Евдокимов даже грозили начальству напрямую выйти в ЦК партии и заявить, что «Дело военных» раздувается руководством ГПУ умышленно и за счет подтасовки доказательств. За счет этого упорства Ольского, Евдокимова и Мессинга, а также за счет заступившегося все же за многих подчиненных наркома обороны Ворошилова дело 1931 года не было раздуто тогда до масштабов позднего «заговора Тухачевского», ограничившись репрессированием десятка красных командиров из числа бывших офицеров царской армии.

Троцкистские настроения в это время внутри ГПУ, а затем НКВД тоже сохранялись. Причем не обязательно именно в виде непосредственной пропаганды идей Троцкого, что уже было очень опасно, но в целом в общем течении «ультралевых» чекистов, продолжавших ностальгировать по мировой революции или вседозволенности первой ВЧК времен «красного террора». У этих людей, занимавших и самые высокие должности в тогдашних спецслужбах, вызывали явное раздражение и политика Сталина на отказ от экспорта революции в Европу (с поражения восстаний в Гамбурге и Софии в 1923 году уже окончательный отказ), и установка на укрепление государственности Советского Союза, пусть и вынужденная из-за той же неслучившейся западноевропейской революции, и некоторый отход от ленинских принципов в сторону бюрократии во власти и даже возвращения ряда атрибутов старой российской государственности. Их откровенно раздражали и восстановление в 1935 году старых офицерских званий в Красной армии, и появившиеся пусть и опереточные «казаки», и прекращение однозначного охаивания дореволюционной истории России с восстановлением культа отдельных «прогрессивных» царей и князей, и ослабление тогда же чекистской хватки на горле уже полузадушенной церкви.

Сталин регулярно и в 30-х годах сталкивался с проявлением такой левацкой фронды внутри НКВД, пусть ее представители и не привязывали себя теперь прямо к троцкизму в силу небезопасности таких заявлений. Вот характерная картина с праздничного концерта 20 декабря (День чекиста) 1935 года в Большом театре, где впервые перед изумленными чекистами предстали фольклорные казаки в их традиционной форме царских времен с чубами и лампасами. Многие высокопоставленные чекисты, помнившие еще собственные схватки времен Гражданской войны с казачьей «контрой», тогда оторопели. Возможно, не без участия кого-то из них в ходе этого вечера был организован анонимный сигнал, что у этого ансамбля донских казаков в баяне спрятан пистолет для покушения на Сталина или Ворошилова прямо со сцены, отчего казаков за кулисами затем долго обыскивали, но ничего не нашли. Закипевший же тогда от одного вида «царских сатрапов» на сцене бывший замначальника ГПУ и глава внешней разведки этой службы, уже убранный к тому времени Ягодой с Лубянки за слишком вольные высказывания об «отходе от революции» и «дутых делах», Меер Трилиссер высказался в кругу сидящих рядом с ним чекистов о том, что он думает по этому поводу: «Да во мне кровь закипает! Вот их работа!» – и демонстрировал желающим шрам от казацкой шашки со времен царской каторги. Этот эпизод приводит в своей книге «Тайная история сталинских преступлений» бежавший в США чекист Орлов. Трилиссер не кричал на весь зал Большого театра, но говорил достаточно громко для соседей. И нет сомнений, что об этом выступлении с места вскоре знали и Ягода, и Сталин. Да и сам бежавший в 1938 году прямо с испанской войны резидент НКВД Орлов (Фельдбин) мотивировал свой разрыв с режимом Сталина отчасти теми же мотивами «предательства революции», как и подавшийся в бега за границей разведчик Райсс, как и ставший в Европе невозвращенцем резидент Разведупра и тоже бывший чекист Кривицкий.