Книга Наследник Тавриды - Ольга Игоревна Елисеева

Особняк императору тоже понравился. Одноэтажный. Десять комнат. Окна в сад. Чего же лучше? Александр следил за тем, как расставляли мебель, сам вбивал гвозди для картин и прокладывал в запущенном саду новые дорожки. К приезду Елизаветы все должно быть готово. Ему хотелось, чтобы временная обитель превратилась для них в дом в полном смысле слова. Лиз уходила, и ему под силу скрасить ее последние дни. Как он виноват перед ней! Скольким ей обязан!

Что было причиной их разрыва? Его подозрительность? Ее популярность? Когда августейший муж заметил, что молодая, добрая и приветливая императрица вызывает у подданных волну энтузиазма, он сразу же отодвинулся от нее. Построил стену. Мало ли в России правило цариц, перешагнувших через головы законных государей? Всю оставшуюся жизнь Лиз посвятила немому доказательству: она не виновата. Далекая от всего, по своей воле скрывшаяся в тень и даже ставшая тенью. У нее не было влияния. Как почти не было ее самой.

Теперь она умирала. И его долг — не испортить хотя бы последние месяцы. С дороги государь писал жене короткие ласковые записки. Осматривал приготовленные для нее комнаты на станциях и сразу же уезжал. Елизавета Алексеевна пребыла 23 сентября. Погода стояла теплая, без изнуряющей жары. Желтый купеческий дом с низкими потолками и изразцовыми печками ей понравился. Несколько человек свиты — доктора, две фрейлины — поселились по соседству. Императорская семья впервые за долгие годы осталась сама по себе.

Немного музыки, немного прогулок в коляске к берегу моря. Супруги не раздражали друг друга. Зная малейшие привычки, они понимали желания не то что с полуслова — с полужеста. Когда нужно, Лиз исчезала. Когда у мужа появлялась свободная минута — возникала в дверях, хотя за ней никто не посылал. Они снова подружились, как подружились детьми более тридцати лет назад. И удивительно ли, что взаимная нежность совсем случайно, совсем ненамеренно перетекла во взаимную близость? Медовый месяц на краю могилы. Такое могло случиться только с ними!

Октябрь 1825 года. Таганрог — Крым.

Пока из Петербурга не поступало никаких вестей, государь оставался на месте. Выжидал. Елизавета Алексеевна опасалась его отъезда. Ее здоровье пошло на поправку. Что можно было приписать не только теплому климату, но и успокоившимся нервам. А скорее — робкому счастью, в которое она опасалась поверить и все думала, что муж с ней понарошку.

— Как скоро вы намерены отбыть в столицу? — спросила императрица, подняв с дорожки красный листок тиса. — Мне очень важно это знать и приготовить себя к мысли о расставании.

Александр покачал головой.

— Думаю ехать как можно позже. Не ранее Нового года.

Она едва не захлопала в ладоши, но муж тут же огорчил ее.

— На днях я совершу краткое путешествие в Крым. Генерал-губернатор Воронцов настойчиво просит меня побывать там. Его тревожат неблагоприятные слухи о наместничестве. Он полагает, если я увижу своими глазами…

Император улыбнулся. Ему на ум пришла давняя история с оккупационным корпусом. Тогда граф тоже был уверен: стоит государю взглянуть, и клевета растает, как воск от лица огня. Что ж, Александр не станет его разочаровывать. Пока. Вчера, 18 октября, в Таганрог прибыл генерал де Витт, человек, сведениями которого царь пользовался и хорошо знал, в чем ему стоит доверять, в чем нет. К уже известной информации о заговоре он добавил несколько фамилий. Киселев, Михаил Орлов, Серж Волконский, Ермолов… Каждый метит в Бонапарты. Одержи мятежники первые победы, и эти господа, не задумываясь, нацепят трехцветные кокарды.

Витт назвал и Воронцова. Однако тут Александр колебался. Он не любил наместника, но у него были и иные сведения, по которым граф выходил чист, подобно египетскому покойнику перед лицом Осириса.

Маршрут движения император начертил на карте лично. Мариуполь, Симферополь, Гурзуф. Поездка позволяла без лишних подозрений посетить Севастополь и другие базы флота. Там, по сведениям, мятежников почти нет. Так же как и в Новочеркасске, столице Войска Донского, откуда государь вернулся 14 октября. За стеной казачьих сабель, за две тысячи верст от Петербурга, прикрытый в Таганроге, как подушкой, южными поселениями, Александр чувствовал себя в безопасности.

Оставалось одно последнее дело, а там…

— Скоро я осяду в Крыму и буду жить частным человеком, — бросил он через плечо Петру Михайловичу Волконскому. — А ты станешь у меня библиотекарем. После двадцати пяти лет службы и солдату дают отставку.

Для Воронцова такие речи были удивительны. Но, судя по спокойной реакции Волконского, государь заводил их не впервые. На пути в Алупку, на узкой дороге, слева упиравшейся в серую скальную гряду, а справа обрывавшейся в балку, Волконский знаком придержал свиту, выпустив императора и наместника вперед. Граф оглянулся через плечо. Петр Михайлович кивнул. Второго такого случая могло не представиться.

— Ваше величество, позвольте мне говорить откровенно.

Александр улыбнулся.

— Откровенность — единственное, что еще имеет цену в этом мире.

Воронцов собрался с духом.

— Положение ужасно. Ропот с каждым днем становится громче. Нет довольных в нашем Отечестве. Некому будет заступиться за закон и порядок, если злодеи покусятся его нарушить. Одно колебание, и все обратится в хаос.

Плечи императора ссутулились еще больше.

— Поселения разоряют страну, — продолжал Михаил Семенович. — Когда на нас шел Бонапарт, мы не могли собрать армию в двести пятьдесят тысяч. Теперь содержим около миллиона. Не искушайте долготерпения подданных. Разве они не доказали преданности? Зачем испытывать их снова?

Казалось, Александр был тронут до слез чистосердечием генерал-губернатора.

— Вы нелицемерный сын Отечества. Но, поверьте, нарушить закон не так легко, когда его защищают. Здесь, на юге, можно положиться на военные поселения. Они не затронуты агитацией злодеев.

— Должен разочаровать ваше величество, — с тяжелым сердцем отважился Воронцов. — По моим сведениям, граф де Витт предложил участие вверенных ему частей в общем возмущении. Генерал Киселев подтвердит мои слова.

На секунду Александр онемел. Его руки даже дернули за повод, отчего лошадь замотала головой, показывая крайнее неудовольствие. Но император справился с собой и через минуту сказал:

— Витт действует по моим распоряжениям. Он послан выявлять заговорщиков, а не потворствовать им.

Эти слова не успокоили Воронцова. Скорее всего, начальник военных поселений вел двойную игру, рассчитывая примкнуть к тому, над чьей колесницей будет трубить Ника.

О том же самом думал и Александр. Его охватили подозрения, делиться которыми с кем бы то ни было он не собирался. В мрачном молчании спутники проделали путь до Алупки, где высочайшего гостя ожидала хозяйка. Повинуясь требованиям светских приличий, император отбросил неприятные мысли и с сияющим лицом пошел навстречу очаровательной графине. Зала, в которой Воронцовы принимали гостей, была открыта в сад и оплетена лозами спелого винограда. Солнце светило сквозь резную листву, пятнами ложась на белые скатерти. Крупные алые ягоды иногда срывались из-под потолка и падали на стол, вызывая смех гостей. Графу не жаль было чистого льна, а вот государь с содроганием смотрел на красные пятна, пачкавшие холст на его глазах.