Книга Устал рождаться и умирать - Мо Янь

— Старина Хун, нехорошо, брат! — усмехнулся Пан Ху. — Такая большая свадьба в деревне, а ты даже пары строк не черкнул с оказией. Или боялся, что всё вино за молодожёнов выпью?

— Ну, как можно, такой дорогой гость, хоть паланкин с восьмёркой носильщиков присылай, да и то, боюсь, не приехали бы! — лебезил Хун Тайюэ. — Ваш приезд для нас, симэныуньских, поистине…

— Моё убогое жилище озарилось светом,[198]большая честь для нас… — раздался с края первого длинного стола громкий голос Мо Яня.

Его слова привлекли внимание Пан Ху, а в ещё большей степени — Пан Канмэй. Она удивлённо вздёрнула бровь и внимательно глянула на него. Все остальные воззрились на него же. Он, довольный, осклабился, показав ряд больших желтоватых зубов, — картинка, я вам скажу, слов нет. Ни одной возможности побахвалиться не упустит, паршивец.

Воспользовавшись этим, Пан Ху высвободил руку из руки Хун Тайюэ и приветливо протянул руки к Инчунь. За много лет комфортной жизни железные ладони этого героя, привыкшие передёргивать затвор и бросать гранаты, стали белокожими и мясистыми. Растроганная и благодарная Инчунь не могла вымолвить ни слова, губы её дрожали.

— Поздравляю, сестрица, большая радость! — взволнованно произнёс он, взяв её за руки.

— Радость, радость, все рады, все… — едва сдерживала слёзы Инчунь.

— И вам того же, и вам радости! — встрял Мо Янь.

— А что же брата Ланя не видать, сестрица? — осведомился Пан Ху, окинув взглядом сидевших за столом.

От его вопроса Инчунь потеряла дар речи, а по лицу Хун Тайюэ было видно, как ему неловко. Мо Янь не упустил случая встрять и теперь:

— A-а, этот… Так он, верно, свои полтора му земли мотыжит, луна-то вон какая! — Сидевший рядом Сунь Бао, видимо, наступил ему на ногу, потому что Мо Янь притворно заверещал: — Чего тебе надо, ты!..

— Закрой свой поганый рот, всё равно никто тебя за немого не примет! — злобно прошипел Сунь Бао и ущипнул Мо Яня за ляжку.

Тот истошно завопил, лицо его побледнело.

— Ладно, ладно! — громко воскликнул Пан Ху, чтобы разрядить обстановку, потом простёр руки к новобрачным и поздравил их.

Цзиньлун осклабился в дурацкой улыбке, Цзефан, раскрыв рот, чуть не плакал, Хучжу и Хэцзо сидели с каменными лицами. Пан Ху махнул жене и дочери.

— Несите подарки.

— Это надо же, секретарь Пан! Вы нам одним своим появлением честь оказали, зачем ещё было тратиться? — воскликнул Хун Тайюэ.

Пан Канмэй держала двумя руками раму, в уголке которой было выведено красным «Поздравляем Лань Цзиньлуна и Хуан Хучжу, соединившихся в революционном союзе», а на картине под стеклом Председатель Мао в длинном халате с узелком и зонтиком в руке шёл поднимать на борьбу горняков Аньюаня.[199]В руках у Ван Лэюнь была такого же размера рама, с красной надписью в уголке «Поздравляем Лань Цзефана и Хуан Хэцзо, соединившихся в революционном союзе», а на фотографии под стеклом Председатель Мао в драповом пальто стоял на взморье в Бэйдайхэ.[200]Встать, чтобы принять подарки, вообще-то следовало Цзиньлуну или Цзефану, но эти двое и с места не двинулись. Хун Тайюэ ничего не оставалось, как просить об этом Хучжу с Хэцзо, так как обе сестры вроде были ещё в своём уме. Приняв подарок, Хучжу отвесила Ван Лэюнь низкий поклон, а когда подняла голову, в глазах у неё стояли слёзы. Она была в красной кофте и красных штанах, большие длинные косы, толстые, чёрные, прихваченные на концах красными лентами, свешивались ниже колен.

— Не хочется состригать? — участливо погладила их Ван Лэюнь.

Тут, раз представилась такая возможность, подала голос У Цюсян:

— Дело не в этом, старшая тётушка, у нашей дочки волосы не такие, как у других. Если их стричь, на кончиках кровь выступает.

— Да, странное дело; неудивительно, что на ощупь такие мясистые, видимо, по ним капилляры проходят! — прокомментировала Ван Лэюнь.

Хэцзо приняла раму из рук Пан Канмэй без поклона. Побледнев, она лишь негромко поблагодарила. И когда Пан Канмэй по-дружески протянула ей руку с пожеланием счастья, она пожала её, отвернулась и выдохнула сквозь душившие её слёзы:

— Спасибо…

Хэцзо с её популярной по тем временам причёской под Кэ Сян,[201]стройной талией, смуглой кожей, на мой взгляд, была красивее Хучжу, и тебе, Цзефан, поистине счастье привалило получить такую в жёны. Это она должна считать, что с ней обошлись несправедливо, не ты. Ты можешь быть самым лучшим в мире, но одно родимое пятно с ладонь на лице может напугать до смерти. Тебе бы во дворце владыки преисподней Яньло стражником служить, а не в мире людей чиновником. Но ты в конце концов стал чиновником и в конечном счёте начал пренебрегать Хэцзо. Как тут объяснишь происходящее в этом мире?

Хун Тайюэ тем временем хлопотал, чтобы усадить Пан Ху и его семью.

— А ну потеснитесь и освободите место, — заявил он не терпящим возражения тоном и указал туда, где сидел Мо Янь.

В последовавшей неразберихе послышались жалобы вытесненных. Мо Янь притащил освободившуюся скамью. Когда расставленные вокруг квадратного стола скамьи из четырёхугольника образовали многоугольник, Мо Янь не преминул блеснуть знаниями:

— Трое незваных гостей приносят благополучие.[202]

Бывший герой-доброволец, видимо не уразумев смысл сказанного, вытаращился на него в изумлении. А студентка Пан Канмэй бросила на него восторженный взгляд:

— A-а, ты «Ицзин» читал?

— Не смею утверждать, что обладаю исключительными способностями, учёностью богат лишь на пять возов! — с бесстыдным хвастовством заговорил с ней Мо Янь.

— Будет, дружок, кто ж декламирует «Саньцзыцзин»[203]у ворот Конфуция. А ты перед студенткой учёными словами щеголяешь, — вмешался Хун Тайюэ.