Книга Желтоглазые крокодилы - Катрин Панколь

Она скучала по своим героям. По Флорине, Гийому, Тибо, Бодуэну, Жильберу, Танкреду, Изабо и остальным. Я была несправедлива к бедному Бодуэну. Едва он появился на сцене, как я его казнила. А все потому, что сердилась на Ширли. Вздрагивала, вспоминая Жильбера. Она была так же одержима им, как Флорина. Иногда ночью ей снилось, что он приходит и целует ее, она чувствовала его запах, его горячие нежные губы, она отвечала на его поцелуй, и он приставлял нож к ее горлу. Она просыпалась в холодном поту. Как жестоки были мужчины в ту эпоху! Ей часто вспоминалась одна сценка из жизни, описание которой она обнаружила в одной старинной рукописи. Муж присутствовал при родах жены. «Не человек, а гора плоти, крови и ярости. В одной руке у него длинная кочерга, в другой — огромный чайник с бурлящим кипятком. Жена родила мальчика, и муж облегченно вздохнул, заплакал, засмеялся и принялся истово молиться». Женщины тогда считались пригодными только для деторождения. Изабо поет песенку про их жизнь: «Мама думает, что отдала меня доброму человеку. Но в чем его доброта? Он вонзает в меня свой клинок и бьет меня, как кобылу». Она отдала рукопись Ирис, и та отнесла ее Серюрье. Каждый раз, когда звонил телефон, сестры аж подскакивали.

В это утро к ней на кухне присоединился Филипп. Он тоже рано вставал. Ходил за газетой и круассанами, выпивал кофе в кафе и приходил домой заканчивать завтрак. Здесь он бывал только на выходных, приезжал в пятницу вечером и уезжал в воскресенье. Отпуск у него был в августе. Он водил детей на рыбалку. Гортензия с ними не ходила, предпочитая сидеть с друзьями на пляже. «Надо бы с ними познакомиться», — думала Жозефина. Она никак не осмеливалась попросить Гортензию их познакомить. Та часто уходила по вечерам и говорила: «Ох, мам, у меня же каникулы, я весь год трудилась, я уже не ребенок, мне хочется общаться…» «Но ты, как Золушка, возвратишься ровно в полночь», — требовала Жозефина, скрывая за шуткой свое беспокойство. Она боялась, что Гортензия не согласится. Но та кивала, и успокоенная Жозефина больше не возвращалась к этой теме. В конце ужина с улицы доносилось короткое бибиканье, Гортензия быстренько доедала десерт и выходила из-за стола. Сначала Жозефина с тревогой ждала полуночи, вслушиваясь в шаги на лестнице. Потом, убедившись в пунктуальности Гортензии, засыпала. Единственный способ сохранить душевный покой! «У меня нет сил ругаться с ней каждый вечер. Если бы отец был здесь, он бы вмешался, но одна я не в силах с ней справиться, и она это знает».

В августе девочки должны были отправиться к отцу в Кению, и там уже Антуану придется за ними следить. А пока Жозефина больше всего на свете хотела отдохнуть от бесконечных споров с Гортензией.

— Хочешь горячий круассан? — спросил Филипп, положив газеты и пакет из булочной на стол.

— Да. С удовольствием.

— Ты о чем думала, когда я пришел?

— О Гортензии и ее ночных вылазках.

— Характер у нее не сахар. Ей бы нужен отец, чтобы держал в ежовых рукавицах…

Жозефина вздохнула.

— Это точно… С другой стороны, при таком характере я могу за нее не волноваться. Не думаю, что она ввяжется в какую-нибудь грязную историю. Она точно знает, чего хочет.

— А ты такая же была в ее возрасте?

Жозефина чуть не поперхнулась чаем.

— Издеваешься? Видишь, какая я сейчас? Ну а тогда была совсем кулема.

Она осеклась, жалея, что сказала так, словно выпрашивала сочувствие.

— А чего тебе не хватало в детстве?

Жозефина на секунду задумалась и почувствовала, что благодарна ему за этот вопрос. Она никогда раньше об этом не думала, но когда начала писать книгу, к ней стали возвращаться какие-то обрывочные детские воспоминания, и порою они доводили ее до слез. Например, та сцена, когда отец взял ее на руки и крикнул матери: «Ты преступница!» Мрачный день, тяжелое небо, черные тучи, шум бьющихся о берег волн. Что-то она совсем расклеилась, надо взять себя в руки. Она постаралась ответить объективно, без лишних сантиментов.

— Да нет, мне всего хватало. Я получила хорошее образование, у меня была крыша над головой, папа и мама, можно сказать, полная гармония. Отец не раз давал мне возможность убедиться в том, что он меня любит. Мне не хватало разве что… Я как будто не существовала. Меня не замечали. Меня не слушали, не говорили мне, какая я красивая, умная, милая… Тогда это было не принято.

— Но Ирис-то об этом говорили…

— Ирис была настолько красивее меня… Я на ее фоне просто терялась. Мама все время ставила мне ее в пример и явно гордилась ей, а не мной…

— И ведь до сих пор ничего не изменилось, да?

Она покраснела, откусила круассан, подождала, пока он растает во рту.

— Мы пошли разными дорогами. Но она и правда более…

— А сейчас, Жози? — перебил ее Филипп. — Сейчас?

— Благодаря дочкам в моей жизни есть некоторый смысл, некая цель, но, конечно, я не могу сказать, что живу полной жизнью. По-настоящему я живу, когда пишу. Но потом как перечитаю… Ужас! Хочется все бросить!

— Ты диссертацию пишешь, научное исследование?

— Да, — выдавила она, осознав, что в очередной раз проговорилась. — Знаешь, я из той породы людей, которые медленно развиваются. Может, я слишком поздно одумалась и уже упустила свой шанс. Не знаю, где он и откуда появится, но жду его…

Филипп хотел было ее успокоить, сказать, что она слишком близко все принимает к сердцу, упрекает себя без всяких на то причин. Но она была так сосредоточена, так напряженно смотрела в точку, что он добавил, словно продолжая ее мысль:

— Значит, ты считаешь, что упустила свой шанс? Что твоя жизнь кончена…

Она очень серьезно посмотрела на него, потом улыбнулась, извиняясь за свою серьезность.

— В какой-то степени да… Но это не страшно. Тут нет никакого отречения, просто еще один шажок к пустоте. Желание жить становится все слабее, а однажды ты замечаешь, что оно и вовсе испарилось. Тебе этого не понять. Ты всегда сам управлял своей жизнью. Ты никогда не позволял кому бы то ни было навязывать тебе свою волю.

— Никто не бывает по-настоящему свободен, Жозефина! И я такой же, как все! Возможно, в каком-то смысле ты свободней меня… Просто ты этого не знаешь. Однажды ты сумеешь осознать свою свободу, и в этот день ты пожалеешь меня…

— Как ты жалеешь меня сейчас.

Он улыбнулся, ему не хотелось ее обманывать.

— Это правда… Мне было жаль тебя, порой ты меня даже раздражала. Но ты изменилась. И продолжаешь меняться. Ты и сама это поймешь, когда метаморфоза осуществиться. Мы всегда замечаем это последними. Но я уверен, что однажды ты заживешь, как тебе хочется, и эта новая жизнь — ты построишь ее своими руками, сама!

— Ты правда в это веришь? — Она слабо улыбнулась.

— Ты сама себе самый лютый враг, Жозефина.

Филипп взял газету, чашку с кофе и спросил: