Книга Кучум - Вячеслав Софронов

— Папа Григорий желает, чтоб государь московский вернул себе прежние вотчины, предкам твоим принадлежавшие: Киев, Царьград, выгнал бы турков оттуда. Он собирается направить тебе корону императорскую и объявить царем всех восточных земель.

— Ишь ты! Спохватился! Без него мы не знали, какими землями владеем, чем управляем. Вразумил нас бедных! Скажи ему, — кивнул толмачу, — что земель тех иметь не желаем. Хватит нам того, что есть. И ему еще уступить можем. А вера наша истинная и не греческая вовсе. Византия просияла в христианстве, потому и зовут ту веру греческой. Спор же с ним вести не станем. Добром это не кончится…

Папский посол выслушал переведенное ему до конца, ласково улыбнулся, словно ратник перед боем, узревший перед собой слабого врага.

— Вижу, что государь опасается говорить со мной о вере, понимая, что не прав. Тогда прошу признать это и я доложу о том папе…

— Ах ты, лисица римская! — Иван Васильевич вскочил со своего места и, подбежав вплотную к Антонию, ткнул ему пальцем в бритое лицо. — А скажи-ка ты мне, любезный, согласно какой вере ты бороду бреешь и скоблишь? Или не знаешь, что запрещено в Писании сечь бороду не только попам, но и мирянам простым? Скажи, скажи!

Посол невольно отклонился от царского вытянутого перста и, смутясь, провел в очередной раз узкой ладонью по чистой от растительности щеке и, отведя глаза, ответил:

— То согласно естества моего не растет у меня борода…

— У тебя не растет, у папы вашего не растет. У всех что ли она не растет? Рассказывай сказки другому кому.

Сидевшие на лавках бояре съежились, поняв, что папскому послу удалось, не понимая, какой опасности он подвергается, вывести царя из себя. Тот забегал по тронной зале, время от времени останавливаясь перед легатом и тыча в него посохом.

— Папа наш сам волен поступать со своей бородой так, как считает нужным, — невпопад брякнул Поссевин.

— А носить себя с престолом вместе по воздуху, Он тоже сам решил или враг рода человеческого его к тому надоумил? — в ярости швырял слова, словно свинцовые пули, Иван Васильевич. — А крест на сапоге вышитый иметь как он смеет?! Это ли не поругание кресту святому?! Мы крест Христов на врагов во имя победы своей подымаем. А опускать ниже пояса, ниже срамного места, нам и в голову такое не придет! Как же папа ваш додумался до такого? Не позор ли то миру христианскому всему?

Поссевин понял, что попал впросак, и не так-то легко будет совладать ему с московским царем, но и не думал сдаваться, а решил чуть подольстить тому. Разве не он, Антоний Поссевин, ученик иезуитов, выиграл множество богословских споров в стенах различных монастырей, о чем известно самому папе Григорию. Так неужели он не сможет осадить какого-то дремучего московита, что дальше своей дикой страны никогда не выбирался?

— Мы своего святого отца по достоинству величаем. Ибо он есть учитель всех государей и судить о содеянном им мы не смеем. Не он ли сопрестольник апостола Петра, который был сопрестольником самому Христу? Вот ты, государь, тоже сопрестольник великому князю киевскому Владимиру равноапостольному. А потому, как мне тебе не поклоняться? — с этими словами папский посол не мешкая бухнулся перед царем на колени, коснувшись лбом цветастого ковра, лежавшего на полу.

Но на Ивана Васильевича подобная хитрость не произвела ни малейшего впечатления. Он скривился и повернулся спиной к простертому ниц Антонию, но все же чуть убавил свой пыл.

— Тебя послушать, так папа ваш Григорий сам почти что апостол. Только вот не живет по заповедям господним. Мы себя велим почитать по правлению нашему на земле, в государстве своем. А те, кто себя апостольскими учениками величают, то должны смирение в первую очередь выказывать, а не бахвалиться тем, что их на престоле аки на облаке носят. Папа не Христос, а слуги его не ангелы. Прежние папы, что в смирении великом жили, те достойные ученики и слуги Христовы. К ним и апостольский чин применить можно. А те, кто мнят о себе много, то волкам подобны, разоряющим стадо пастыря небесного.

Когда до Поссевина дошел смысл сказанных царем слов, то он понял, что ему не только не выиграть спор, но и тем самым он вынужден выслушивать обидные слова о папе, не зная, как защитить его.

— Если уж папа римский волк… Что мне говорить дальше, — уже без прежней улыбки ответил он и замолчал.

Иван Васильевич самодовольно еще разок прошелся по зале, глянул на оживившихся было бояр и, пристукнув посохом, спросил посла:

— А службу нашу церковную завтра послушать не желаешь? Тогда и сравнишь, какая служба благостнее, когда душа просветлеет и невольно слезы литься начнут.

Посол безразлично качнул головой и, раскланявшись, удалился. Иван Васильевич, кликнув дьяка Писемского, отправился к себе в горницу, чтоб заранее подготовить ответ папе римскому Григорию. Туда и принесли ему грамоту от чердынского воеводы, в которой он извещал царя, что воины хана Кучума пожгли многие русские селения и обложили саму Чердынь. Он просил царя направить хоть малое войско на помощь. При этом добавлял, что к господам Строгановым пришли недавно казаки в несколько сот человек, но сидят все по городкам и помощи ему никакой давать не желают.

— Это что же они, Строгановы, творят? — стукнул кулаком по столу Иван Васильевич. — Свое добро берегут, а государево пусть горит ясным пламенем?! Отпиши к ним, — повернулся к дьяку, — что, коль не пошлют казаков на выручку воеводе чердынскому, то наложу на них опалу свою на многие годы. Пусть забудут, что в любимцах ходили. И чтоб грамоту ту в ночь сегодня же с гонцом отправить.

Дьяк торопливо кивал головой, запоминая сказанное.

— А к папе римскому, когда писать будем? После?

— К папе наперед напишем. Прямо сейчас и садись. Отпиши ему, что посла его с радостью великой приняли и все выслушали. Земель у него никаких, у папы, не просим, а своих уступать не желаем. У нас их столько, что и за год не объехать. Об этом не надо, — отвернулся к окну в глубокой задумчивости Иван Васильевич.

ПОЗНАНИЕ НАЧАЛА

После разговора с Иваном Кольцо Ермак решил проехать и по другим городкам, где разместились казачьи сотни. Он уже привык к неожиданным подъемам по отлогим горным скатам, мелким, но быстрым, искрящимся речкам с каменистыми берегами, густым ельникам, пахучим, прозрачным сосновым перелескам. Если бы не горы, то в остальном эти места во многом походили на его родную Сибирь.

К полудню конь совсем притомился и часто останавливался, тянулся мордой к траве. Было бесполезно понукать его, он даже не чувствовал ударов. Ермак решил дать ему отдых и пошел пешком, ведя неторопливого конька на поводу. Неожиданно он заметил примятую траву и несколько поломанных ветвей справа от тропы. Вначале решил, что тут проехал кто-то из воинов царевича Алея, но, осмотрев землю под деревьями, не обнаружил следов копыт. Не думая, зачем он это делает, пошел по едва различимым следам, вынув на всякий случай пищаль и пригибаясь при каждом шорохе. Пробирался так он довольно долго, временами теряя след, возвращался обратно, постепенно продвигаясь вперед. Наконец, почувствовал запах дыма на противоположном берегу прозрачного, погромыхивающего камешками ручья, и перескочив через него, увидел в склоне горы небольшое темное отверстие.