Книга Суперканны - Джеймс Грэм Баллард

Несмотря на все свои успехи, последние два месяца, со времени смерти Цандера, Пенроуз чувствовал себя не в своей тарелке. Нередко, когда мы играли в шахматы около бассейна, он заканчивал игру, сбивая с доски фигуры. Обдумывая ход, он вдруг вставал из-за столика и начинал расхаживать по теннисному корту, а потом, так и не сказав ни слова, направлялся к своей машине. Временами его, казалось, охватывало сомнение в том, что он выдержит испытание, которым станет для его дарований «Эдем II», и тогда он начинал искать еще более радикальные средства.

Мы поднимались все выше и выше в горы над Грасом, и вдруг он похлопал меня по руке и улыбнулся заговорщицкой улыбкой, которая обычно предназначалась официанткам и персоналу заправочных станций, заслужившим его одобрение. Он показал на тахометр, стрелка которого подрагивала в красной зоне:

— Чувствуете эту мощь? Когда мне наскучит, можете подержать руль.

— Только пока вы жмете на педали.

— Кому это нужно — жать на педали? Неужели я вас ничему не научил? — Он стукнул рукой по баранке. — Эти рекламные самолеты… испортили спектакль.

— Никто этого и не заметил. Все были рады возможности вернуться на рабочие места. Распродажа кухонной утвари, каких-то подержанных машин…

— Вы ошибаетесь, Пол. — Пенроуз указал на щит, рекламирующий новый спрей для волос. — Вот в этом все дело. Реальность — это всегда угроза. Меня не беспокоит никакая конкурирующая идеология — такой просто не может быть. Но вот все эти рекламы аквапарков и бассейнов… вот где настоящий враг. Они подрывают основы. Вероятно, Франсес все это и организовала.

— Зачем ей это нужно?

— Чтобы вывести меня из равновесия. Она никак не может угомониться. Вы это знаете, Пол. Она считает себя мятежницей, не понимая, что на самом деле «Эдем-Олимпия» — величайший из всех мятежей.

Франсес не одобрила бы того, что я позволил Пенроузу подвезти меня. Теперь мы встречались редко, и она не делилась со мной своими планами разоблачить «Эдем-Олимпию». Проведенный вместе час у маяка в Ле-Гарупе был прощальным. Она попыталась снова использовать меня, рассчитывая, что я потеряю голову и по-настоящему ополчусь против «Эдем-Олимпии», но и у меня не было перед ней никаких обязательств. Мы встретились, чтобы пообедать вместе на Вье-Пор, и я сказал ей, что пытаюсь втереться в доверие к Пенроузу. Она кивнула, закурила сигарету и принялась разглядывать арабские яхты.

Протест в виде граффити и разбитых камер наблюдения казался слишком уж ребяческим, чтобы быть делом ее рук. Таинственные иероглифы, начертанные аэрозольными баллончиками на ветровых стеклах автомобилей, напоминали хулиганство малолеток, и их быстренько смывали хозяйственные команды. Однако дух мятежа смыть было затруднительно.

Как это ни странно, но одной из первых жертв стал я. За три дня до церемонии закладки первого камня второго «Эдема» мой «ягуар» был здорово покалечен. Вандалы прокололи покрышки и порезали шланги, вырвали рукоятку переключения передач. На мистера Ясуду это произвело такое сильное впечатление, что он официально поздравил меня, а его жена отвешивала поклоны в трех шагах позади, считая, будто «ягуар» принимал героическое участие в очередном «ратиссаже» масштаба Пирл-Харбора.

Но я больше не участвовал в мероприятиях боулинг-клубов, дистанцируясь от тайной жизни бизнес-парка. Из моей постели Алисы я переехал в комнату для горничной, откуда открывался вид на теннисный корт. Я ничего не сказал Джейн о трагической гибели Дэвида Гринвуда, о том, как ее бывший любовник умер в пароксизме отвращения к себе. Просыпаясь ночью, я иногда заглядывал в спальню Джейн и смотрел, как она спит с размазанной по губам помадой — следом поцелуя Симоны; молодая женщина, которую я любил и однажды, может быть, полюблю снова.

Мы остановились на обзорной платформе в Коль-дю-Пилон в нескольких милях за Грасом — оттуда открывался сумасшедший вид на долину Вар. Пенроуз набрал в свои огромные легкие побольше холодного воздуха и задержал дыхание, словно для того, чтобы его перенасыщенный кислородом мозг смог охватить все возможности, открытые перед ним в его новом царстве.

— Впечатляет, правда? Временами просто чувствуешь ветер истории в своих крыльях. Вы видели, как вылупляется из яйца будущее. Гринвичский меридиан этого тысячелетия проходит через «Эдем-Олимпию».

— И тем не менее нам пора возвращаться в Лондон. Мне нужно убедить в этом Джейн.

— Но зачем? — Пенроуз повернулся спиной к солнцу и все свое профессиональное обаяние сосредоточил на мне, словно я признался ему в клептомании или ночном недержании мочи. — «Эдем-два» — это единственное будущее, какое у нас есть.

— Это будущее не для меня.

— Мы найдем вам работу. Вы сможете возглавить для нас издательский дом, выпускать ежемесячный журнал.

— Спасибо. Но сейчас все так неопределенно. Я бы не стал сейчас рисковать.

— Вам и не нужно рисковать. Вы с Джейн в безопасности, ведь вы с нами.

— Вместе с этими сотнями новых директоров, которые скоро прибывают в «Эдем-два»? Преступность вот-вот захлестнет вас.

— Пол, преступность нас уже захлестнула. Она называется потребительским капитализмом. Дружище, я же не прошу вас испражниться на триколор. Без небольших социальных издержек все равно никуда, но мы же компенсируем жертвам их потери.

— Жертвам вроде Цандера?

— Это был несчастный случай.

— Уайльдер, я видел все своими глазами. Это было убийство. — Я понизил голос — два пожилых китайца вышли из машины, направились к нам и встали рядом, опершись на перила. — Он знал о педофилии, об ограблениях ювелирных магазинов и о задушенных проститутках… Мне нужно было все сообщить полиции.

— Они же к вам приходили. И вы вполне благоразумно промолчали. — Пенроуз поднял свой сильный подбородок к солнцу. — Кто сказал вам о педофилах — Гальдер?

— Нет, не Гальдер.

— Замечательно. Он слишком честолюбив, а потому предан нам. Мы о нем очень высокого мнения.

— Это хорошо. Не нужно бы Алену Делажу играть с ним.

— А он играет? Это неприятно. Я скажу ему, пусть найдет какую-нибудь другую группу убогих, скажем, английских туристов. Если вам об этом сказал не Гальдер, то кто? Франсес Баринг?

— Ничего она мне не говорила.

— Вы проводите с ней много времени. Должна же она о чем-то говорить. У нее всегда были друзья за стенами «Эдем-Олимпии» — красивая женщина из отдела управления имуществом, посещающая многих богатейших людей. Некоторым из них не терпится наточить топоры, и у них влиятельные связи в Париже и Брюсселе.

— Она ни о чем таком со мной не говорила. И потом, ей ничего не известно.

— Ей известно больше, чем вы думаете. Я беспокоюсь за Франсес. Для нее часы остановились двадцать восьмого мая…

Он замолчал, услышав донесшееся из долины внизу жужжание рекламного самолета, потом выбросил вперед руку, пытаясь схватить миниатюрный аэроплан — не больше мошки по сравнению с его вытянутой рукой.