Книга Проект "Миссури" - Яна Дубинянская

Кто-нибудь добрый опять нацарапает стрелку

На исчерканном камне

У трезубца дорог…

Они, комбинаторированные, конечно, не поймут. Но, может быть, хоть осознают, что чего-то недопоняли. И только ради этого непременно нужно спеть те песни.

Стеклянные двери на выходе из метро крутились на сквозняке, словно лопасти ветряной мельницы. Звенислава притормозила и скользнула в открывшийся на мгновение проем, узкая и легкая, как осенняя соломинка. В подземном переходе торговали цветами; надо будет на обратном пути купить букетик астр или бархатцев. Хорошо, когда в доме цветы…

…Она не сразу увидела его. Она вообще прошла бы мимо.

— Я звонил, — сказал Андрей. — Твоя мама сказала, что ты десять минут как поехала на студию. Я подумал: наверное, та же самая станция…

Улыбнулся. Без всяких там искорок и вспышек, бликов или прожекторных лучей.

Просто очень-очень смущенная человеческая улыбка.

РУСЛАН, второй курс

Возле ножки стола собралась неплохая коллекция пустых емкостей: шампанское с серебряной оберткой, похожей на рваный презерватив, три бутылки из-под «Сангрии» (девчонки уговорили), сувенирный «Токай» — на вид не хуже той богемской вазы, что кокнул Вадик еще в начале вечера; строгих форм «Наполеон», какая-то болгарская наливка с мокрой веткой внутри и четыре граненые поллитры, выстроившиеся одна за другой, как солдаты. Пятый, видимо, убитый, лежал на боку.

Кстати, можно вынести их во двор, расставить в ряд и устроить тир. Главный приз — Маринкин поцелуй. А что, неплохая идея. Я поискал глазами Маринку: судя по тому, с какой страстью она повисла на Омельчуке, которого на трезвую голову в упор не переваривает, вряд ли завтра ей удастся вспомнить, кому достался главный приз.

Впрочем, на столе еще оставалось немало стеклотары разной степени опустошения. И как раз сейчас Тимку Кревного пробило на тост:

— Пр-р-рошу внимания, дамы и господа! — На ногах он держался не очень, но рюмку наполнил со сноровкой бывалого аптекаря. — У кого чего есть, поднимите, у кого чего нет — налейте! Ибо сегодня один из наших, не побоюсь этого слова, товарищей… — Тут Тимка захихикал и вернулся к тосту минуты через две, причем уже с грузинским акцентом: — Так выпьем же за этот дом, и чтоб жэнщины всэгда любили его хозяина. За тэбя, Цыба, дарагой!

С ним выпил один Вадик. Впрочем, Вадик пил все время, независимо от наличия-отсутствия тоста. Остальные же давно расползлись по интересам. Черненко, Санин и Багалий терзали компьютер, гоняя на разных скоростях чью-то новую игрушку, Маринка тискалась с Омельчуком, Тонька — с Ростиком, Милевская и Ногина — друг с дружкой. Артур похрапывал поперек дивана. А Веры нигде не было видно, и я, хоть убей, не мог припомнить, куда и в какой момент она исчезла. И мне это очень не нравилось.

Вообще было очевидно, что день рождения уже себя исчерпал. Если б дело происходило на городской квартире, отец еще с полчаса назад начал бы аккуратно выставлять народ за дверь. Но, черт возьми, я отвоевал себе право на дачу до самого утра! И имел неосторожность объявить это во всеуслышание.

Хотя, пожалуй, стоило шепнуть Вере на ушко. Ей одной.

— Угадай, кто? — Мне со спины закрыли глаза поверх очков. — Угадай, Цыбу-у-уля…

Я вздохнул:

— Лизка?

— Угадал!

И она с визгом бросилась мне на колени, перекинув при этом на юбку мой недопитый бокал. Мокрое пятно получилось на самом интересном месте, от чего эта дура почему-то пришла в еще больший восторг. Я опять огляделся в поисках Веры; сквозь залапанные стекла все было как в тумане. Снял протереть. Лизка автоматически очутилась в кольце моих рук и склонила голову мне на плечо, дыша в шею перегаром вперемешку с дезодорантом и неразборчивым нежным шепотом.

Без очков, я давно заметил, мир смотрится гораздо благопристойнее. Свинарник на столе вполне можно принять за натюрморт кисти голландцев, Омельчука с Маринкой — за романтических влюбленных, перепившийся Артур напоминал павшего воина, а трое перед монитором — вообще группу научных сотрудников во время мозгового штурма. Хотя я сильно сомневался насчет теперешнего состояния их мозгов.

— До этого места дохожу — и все, кранты, — плаксиво пожаловался Черненко. — Пупырчатый меня мочит. Всегда.

— Попробуй с огнеметом, — посоветовал Багалий.

— Я все, блин, перепробовал.

— От-тойдите, — по-хозяйски распорядился Санин. — Ты ж сохранился.. ик.. после огненного озера?.. о'кей. Ну, я так и думал. Не тянет. Слабоватая машина! У тебя, Черный, тоже ведь третий «пентиум»?.. а тут бы как минимум… ик… четверка…

Честное слово, если б не Лизка на коленях, я пошел бы разбираться. Этот недомерок весь вечер выводил меня из себя, даже пока его не развезло до безобразия. Вообще-то я не собирался его приглашать: наша компания сложилась еще на первом курсе, и не помню, чтоб мы принимали в нее всяких выскочек. Да полгода назад он в институт ходил в куртке из кожи молодого дерматина!.. А теперь куда там. Понятно, вкалывает на отца, получает приличные бабки — но при чем тут я, мой компьютер и МОЙ день рождения?! Но отец дал добро на пользование дачей только после того, как я согласился позвать Санина. И на фига это ему, спрашивается? Я хочу сказать — отцу?

— …туземцы. Надели мне на шею веночек из белых цветов до пупа, прям как в кино. Правда, запашок, я тебе скажу! Кому-то, может, и нравится… А ты где отдыхал на каникулах? А, Цыбуля?!

Лизкин голосок становился все громче, противнее и требовательнее. Плюс ко всему она довольно чувствительно укусила меня за ухо, а затем идиотски захихикала. Я брыкнулся, пытаясь сбросить ее с колен; фиг вам, дуреха держалась цепко, а весу в ней не меньше семидесяти кило.

— А я катался на лыжах в Альпах! — неожиданно басом высказался Омельчук. — Это кайф. А жариться на солнце ненавижу!!!

Маринка взвизгнула и страстно впилась ему в губы.

— Понты, — сообщила Милевская, продолжая ласкать Ногину. — Он просто плавать не умеет.

— Я?!!!..

Омельчук встал, стряхнув с себя Маринку с такой легкостью, что я искренне позавидовал. Попутно задел бутылку красного; она покатилась по столу, роняя кровавые кляксы, и с грохотом свалилась на пол. Все (кроме спящего Артура и Ростика с Тонькой, пару часов как намертво замкнутых друг на друге) резко повернули головы. Образовалась тишина, в которой очень отчетливо щелкнул выключенный компьютер.

Андрей Багалий шагнул вперед и ненавязчиво занял позицию за спиной Омельчука — в гневе, как известно, злобного и отвратного, особенно по пьянке. Кревный попытался поднять тост, но никто и не подумал его слушать. Милевская и Ногина издевательски похохатывали. Вадик допил из горла «Хеннесси» и задумчиво взвесил в руке бутылку. А на мне, как назло, каторжной гирей висела Лизка, т.е. я пребывал в полном ауте. Ну вот, только мордобоя тут не хватало.