Книга Картина - Даниил Гранин

— Да кто же уходит? — Грищенко пожал плечами. — Этак никого из нас не останется.

— А уходили, — резко сказал Лосев, не принимая их улыбок. — Есть ведь законы чести. Или нет их?

Резкость его и серьезность казались неуместными.

— Честь, когда деньги есть, я говорил Сергею Степановичу, — примирительно сказал Уваров, приканчивая это нарушение программы.

Лосеву готовы были простить этот неудачный выпад, но он продолжал упорствовать, наивное простодушие исчезло, во взгляде, которым он смотрел сразу на всех, была какая-то упорная мысль. Что-то отделяло его от всех.

Голубенькие глаза Орешникова точно высветили обоих — Уварова и Лосева.

— Разногласия? — осведомился он. — Полезная штука, хотя и редкая, а?

— Разногласия, — сказал Лосев.

— У нас бывает, как у плохих купцов, — продолжал Орешников, — честь честью, а дело делом. Это зря. Честь и в деле, и в слове надо соблюдать.

Голос его доносился к Лосеву все слабее, словно Лосева куда-то относило все дальше и дальше.

— …Но я думаю, Уваров соблюдает?

— Соблюдает, — повторил Лосев безразлично. — Все ради дела. А дело ради чего?

— Ишь ты, не боится правду в глаза резать. Поэтому в замы его берешь?

Орешников внимательно смотрел, как Уваров смеется, потом спросил как бы невзначай:

— А что, Сергей Степанович, пойдете начальником строительства?..

— Зачем ему? — опережая Лосева, спросил Уваров. — Это не повышение.

— Мало ли что. Вы имейте, Сергей Степанович, в виду.

— Спасибо, дело хорошее.

— Что так? — спросил Уваров.

— Лучше так, чем так и сяк, — проговорил Лосев словно издалека.

Никто не принял его слов всерьез, показались они необдуманными, и сам Лосев вспомнил о них позже, когда жизнь его так неожиданно изменилась, хотя на самом деле ничего неожиданного в этом не было.

30

Однажды летом, возвращаясь с юга на машине вместе с приятелями, Бадин, сбросив скорость у поста ГАИ, увидел на указателе надпись «Лыков — 60 км» и стрелку влево. До свертыша он ехал медленно, припоминая, откуда он знает это название, а вспомнив, предложил заехать в Лыков. Молодые приятели его — бородатый реставратор и аспирантка-историк, услышав про картину Астахова, охотно согласились. Все они были поклонниками Астахова, к тому же вспомнили еще и статью в «Правде».

Дорогой Бадин рассказывал про забавный визит председателя лыковского горисполкома к вдове Астахова, живо изобразил Лосева, так что все увидели этого напористого, хитроватого и цепкого мужичка, в котором тем не менее был некий «художественный слух», как выразился Бадин; рассказал он и про учительницу Тучкову, которая приезжала позже к покойной Ольге Серафимовне.

С холмов, на которые взлетали дороги, Лыков показался неказистым по сравнению с расписными Печорами, куда они только что заезжали, уж не говоря об Угличе и Суздале. Городок этот, Лыков, несколько попорчен был беспорядочной застройкой, новыми, скучными корпусами производственных зданий, которые стояли на берегу у въезда в город. Тем не менее прежний его облик — крепостной, козий, кружевной — сохранился. Было в нем что-то собственное, отдельное. Много определял красивый и лихой изгиб реки, крутая излучина, на которой разместилась старая часть города. Обрывистые песчано-зеленые берега и широкая заводь. Сверху были видны остатки земляного вала с огородами на нем, поодаль белый собор и за ним высокая роща.

День был ветреный — разлохмаченный, то набегал мелкий дождь, то выглядывало солнце. На большой площади по разбитому асфальту бродили огромные вороны, стоял памятник Бакунину, сооруженный, по определению Бадина, в первые годы революции. Приезжие приткнули машину на переполненную стоянку и отправились наугад к горисполкому. По дороге они сворачивали на тихие улочки, любуясь старыми особняками, со знанием дела отмечали искусную каменную кладку, узоры наличников, ставней, парадные крылечки. Они не спрашивали дорогу, наслаждаясь незнакомостью, сюрпризами, которые ожидали их за поворотом. Чаще им приходилось бывать в городках знаменитых, приготовленных для осмотров и посещений. В Лыкове такой готовности не было. Он занят был своей жизнью, не думая о гостях, не заботясь о впечатлении, и жизнь эта, порой неприглядная, привлекала своей независимостью. Они с улыбкой обнаруживали чучела на огородах, старые уличные колодцы с воротом. На одном из новых домов Бадин заметил по-настоящему художественные балконные решетки.

Аспирантка сделала несколько снимков. Они посмеялись над бетонным памятником в сквере — милая аллегория бетонных воинов, пушек и железных рельсов.

У сквера стояло розовое трехэтажное здание с флагом. Они вошли, поднялись наверх в приемную председателя. Секретарше Бадин не представился по фамилии, а просил доложить председателю, что проездом из Москвы к нему знакомые Ольги Серафимовны Астаховой. И хотя в приемной сидел народ, было понятно, что их не могут не принять, им ничего не надо было от председателя, все понимали, что если им сейчас откажут — они повернутся и уйдут без всяких претензий. В их куртках, мягких узконосых сапожках, в рубашках, казалось бы самых обыкновенных, было то, что отделяло их от местных. И в их подчеркнутой вежливости и уверенности — это была столичность.

В кабинете председателя за длинным столом сидело несколько человек, навстречу Бадину поднялся незнакомый молодой человек в морковной рубашке, кудрявый, с упругой улыбкой на твердо-румяных щеках.

Бадин оглядел его без интереса, потом оглядел остальных.

— Извините, я имел в виду товарища Лосева.

— Товарищ Лосев у нас больше не работает. Я вместо него.

— Ах ты, незадача какая, простите, это к вам не относится. — И Бадин недовольно почесал щеку мундштуком трубки. — Я-то решил наконец воспользоваться его приглашением… — Он по всем правилам представился, и представил своих спутников, и объяснил цель приезда. Произвело впечатление не столько неопределенное звание Бадина — доктор наук, искусствовед, сколько его холодная невозмутимость, трубка, его внешность — резкие неподвижные черты индейца, вождя краснокожих. Взгляд председателя горисполкома был задумчив, в нем отразились размышления человека, который ничего не делает зря. Решив для себя задачу, он заговорил радушно, предложил садиться, назвался — Морщихин Эдуард Павлович.

— О чем речь, — приговаривал он. — Мы рады таким гостям, как обещано, так и примем. — Оскал его белых зубов блеснул остро и приветливо, светло-серые глаза смотрели холодно. — В этом направлении у нас есть что показать и есть что посмотреть. — И быстро, привычно набросал им программу пребывания: сперва музей, новый, недавно открытый, затем картину Астахова, затем общий обзор города, обед, раскопки археологов, в конце желательно встречу с работниками культуры.

Бадин поблагодарил, к сожалению, времени мало, интересовала его прежде всего работа Астахова.