Книга Дочерь Божья - Льюис Пэрдью

В тот вечер, пока мы парковали машину на темной стоянке и шли по грязному переулку, замусоренному и освещенному единственным фонарем, на нас сначала сыпался снег, потом снег с дождем, а потом и вовсе дождь.

Вернер постучал по металлическому бронещиту, который служил Хайму входной дверью. Я заметил, что два окна в бетонной стене здания тоже закрыты бронещитами. Вернер сказал мне, что Хайм живет в постоянном ужасе, ожидая мести израильтян, потому что — даже несмотря на то, что какое-то время он отсидел в тюрьме союзников, — многие были убеждены, что он был не просто главным адъютантом Гитлера по вопросам искусства, но имел отношение к другим, более отвратительным делам.

Через несколько минут Хайм подошел к двери, не без труда отодвинул щит и пригласил нас внутрь.

Фраза «согбенный, но непокоренный» как нельзя лучше характеризовала Хайма. На первый взгляд он казался уличным нищим: на нем было два пальто и несколько свитеров и рубашек. Но глаза Хайма по-прежнему светились тем ледяным синим светом, который, по мнению Гитлера, характеризовал истинных арийцев.

Он провел нас в комнату, где занимался своими изысканиями, и, как только мы сели, раздвинув кучи бумаг на полу, заботливо положил нам на колени худые одеяла на случай, если мы замерзнем. Бомбоубежище не отапливалось. Майер начал беседовать с Хаймом, а я, используя свои скудные познания в немецком, пытался понять, о чем разговор. Хайм и Вернер несколько минут говорили о попытках найти оригинальные партитуры Вагнера, пропавшие во время войны. Эти поиски были навязчивой идеей Вернера. Потом они заговорили о подлинности недавно обнаруженных дневников Гитлера. Хайм сказал, что он читал выдержки оттуда: по его мнению, дневники настоящие.

Потом разговор зашел обо мне и о моих попытках проследить дальнейшую судьбу пропавших шедевров. Я решил воспользоваться своими навыками бывшего журналиста-ищейки, и не только собирать материал для романа, но и смотреть по сторонам: вдруг что-нибудь сможет стать основой для хорошей журнальной статьи или даже документальной книги.

Мы проговорили всего несколько минут, как вдруг Хайм с нежностью заговорил о Фредерике Штале — художнике, которого обожал Гитлер и другие нацисты; речь о нем идет в этой книге. Хайм очень быстро растрогался, его глаза подернулись дымкой воспоминаний о работах Шталя и ушедших днях. Он говорил о красоте картин Шталя и о том, что Гитлер относился к этому художнику как к брату или названому отцу.

К этому моменту он уже начал включать присутствующих в комнате в понятие unser — это немецкая форма местоимения «мы», только это слово значит несколько больше: его можно перевести как «наш круг». Мне стало ощутимо не по себе: этим же словом он называл своих соратников по партии и даже самого фюрера. Мне совсем не хотелось быть частью такого круга.

Хайм, кстати, никогда не называл Гитлера по имени, словно опасался произносить его имя всуе — так верующие избегают произнесения имения своего бога. Вместо этого он называл Гитлера по его инициалам — А. Г., «А-Га!».

Через некоторое время старый нацист извлек на свет божий пачку бумаг и конверт с маленькими фотографиями. Он показал их нам. Черно-белые снимки, примерно два на два дюйма, и на каждом была картина. Работы Шталя, названия которых были записаны на листке бумаги. Хайм сказал, что сами картины исчезли; последний раз их видели в Цюрихе накануне падения Третьего рейха. Он не сказал точно, когда и кто видел их.

Он отдал мне одну из фотографий и список картин, и я пообещал ему попытаться разыскать эти полотна и дать ему знать через Вебера, удастся ли мне чего-нибудь добиться.

Из Мюнхена я направился в Цюрих, чтобы узнать, не осталось ли там следов пропавших картин Шталя. Поселившись в гостинице, навел справки и узнал названия нескольких художественных галерей, которые уже существовали в тот период, когда исчезли картины.

Я пошел в самую старую и поговорил с владельцем. Показал ему фотографию, которую отдал мне Хайм, и сказал, что я представляю интересы богатого коллекционера, который хочет приобрести его полотна.

Владелец вышвырнул меня из галереи и пригрозил вызвать полицию, если я немедленно не уйду. Он сказал, что не имеет ничего общего с картинами, о которых я говорю, и не желает иметь с ними ничего общего в будущем — как и с людьми, которые ими интересуются. Я долго не мог понять, рассержен он или напуган. Скорее всего, и то и другое. Что до меня, я однозначно испугался.

Когда-то я работал репортером, и моей жизни не раз угрожали. Но я всякий раз умудрялся выйти сухим из воды и дописать материал. Но это было давно — сейчас же мне хотелось оставаться живым и здоровым. Мысль о том, что я могу сгинуть без вести в Цюрихе, плохо сочеталась с моим представлением о рождественских праздниках.

В тот вечер я запил картофельные лепешки литром пива и пошел спать, а на следующее утро первым же поездом вернулся в Мюнхен. Я и по сию пору не знаю, где находятся картины Шталя, и, честно говоря, мне кажется, что пытаться узнать что-то про них — как минимум неразумно.

В книге есть и другие реальные факты. К примеру, истории о том, что эсэсовцы использовали награбленные ими шедевры, чтобы купить себе свободу. Вы можете быть полностью уверены в том, что многие произведения искусства, пропавшие во время войны, теперь украшают стены замков в Альпах. Или хранятся в сейфах под улицами Цюриха. Судя по сведениям, полученным мною из первых рук, многие из этих произведений практически бесценны, даже по приблизительным подсчетам они стоят куда больше жизни человека, который будет задавать неудобные вопросы.

В последние годы XX века было предпринято немало попыток найти разворованные произведения искусства и вернуть их законным владельцам. Имели место и запоздалые разоблачения нацистских коллаборационистов — швейцарских банков, американских и европейских корпораций. Требования выплаты компенсаций, выдвигаемые выжившими жертвами холокоста и их семьями, были встречены в штыки частью швейцарских банков, лишь недавно давление со стороны мирового сообщества привело к выплате более чем скромных компенсаций владельцам счетов или их наследникам.

Император Генрих IV также является реальной исторической фигурой, и его действительно похищали. Все интриги, которые плели Папы (тогда их было три) и императоры, — тоже правда. И разумеется, существовал император Константин, положивший конец духовным конфликтам с помощью бюрократии и меча. Действительно, за всю историю существования религии — вне зависимости от конфессии — все дела духовные решались обычно с помощью политики, а не веры. Та часть моей книги, в которой рассказывается о Никейском соборе, а также о событиях и религиозных конфликтах, которые последовали за ним, — тоже правдива, и документов, касающихся этого периода, куда больше, чем о любых других событиях, описанных в Торе, христианской Библии или мусульманском Коране.

Я убежден, что эпизоды, касающиеся Софии как женщины из плоти и крови, являются лишь плодом моего воображения. Они родились в результате увлекательного исследования ранней христианской церкви и основополагающей роли женщины в религии того времени: духовные ревизионисты, считавшие, что главенство должно принадлежать мужчине, пытались свести роль женщины в духовной жизни до минимума. По большей части они преуспели, но остались весьма значимые источники, напоминающие о том, какой ситуация была раньше, — стоит лишь почитать Песнь Соломона или Притчи, где Мудрости воздается должное.