Книга Без срока давности - Владимир Бобренев

В ожидании смерти Сталина его окружение уже начинало дележ высших должностей. Тогда-то и выяснилось, что все ближайшие соратники умиравшего вождя, как и он сам, больше всего боялись козней того же Лаврентия Павловича.

Это подтвердит через несколько лет в своих воспоминаниях Никита Хрущев. По словам Хрущева, стоя у постели умирающего Сталина, он высказывал свои опасения Булганину: «Берия возьмет пост министра госбезопасности. Никак нельзя допустить этого. Это будет началом нашего конца. Он возьмет его только для того, чтобы истребить, уничтожить нас, и он это сделает». Как указывает Хрущев, после этого разговора он и Булганин стали «обсуждать дальнейший план своих действий по устранению Берии, так как стране грозил возврат к тридцать седьмому году, а может, даже хуже».

Спрашивается, отчего же Хрущев так опасался Берии? Сам он отвечает на этот вопрос так: «Я тогда подумал, что Сталин просто боится Берию потому, что тот способен через своих людей сделать со Сталиным то, что он делал по поручению Сталина: уничтожал, травил и прочее».

Обратим внимание на последнюю фразу. Выходит, действительно уничтожал и травил Сталин неугодных ему людей. И делал это, как вытекает из слов Хрущева, через Берию. К словам Хрущева стоит отнестись со всей серьезностью. Он был осведомлен об очень многих кремлевских тайнах и зря говорить не стал бы. Ну а некоторых непосредственных исполнителей указаний Сталина и Берии мы теперь уже знаем.

Прошло еще несколько дней, и Сталин скончался. Страна погрузилась в траур. Вот он, никем не объяснимый советский феномен — народ огромного государства оплакивал своего тирана. Человека, державшего его в нищете и бесправии, утопившего страну в крови репрессий.

А еще через несколько дней объявились и новые правители — Хрущев, Булганин, Маленков и Берия. Вся четверка, праздновавшая 28 февраля на сталинской даче последний вечер сознательной жизни великого «хозяина» страны. Весьма символично. Лаврентий Павлович свой кусок поминального пирога отрезал сразу же, забрав снова под свое крыло карательные органы. Рюмин, которого Лаврентий Павлович ненавидел уже за то, что тот позволил себе замахнуться в своем рвении и на его персону, мгновенно оказался в тюрьме.

О перемене декораций узнали узники тюрем и лагерей.

Что же касается Григория Моисеевича, то вся придворная возня была ему неинтересна. Кто теперь правит в Кремле бал, он представлял себе весьма смутно и расклада сил не знал. И только появление Берии на Лубянке возродило в его душе теплые воспоминания о личных встречах и добром отношении к нему наркома в те далекие годы. Значит, пойдет в гору и его любимец Судоплатов, а уж он-то замолвит за него словечко…

Григорий Моисеевич попросил принести ему в камеру бумагу и карандаш. Как первые, так и все последующие обращения в вышестоящие инстанции содержали в себе известный нам набор предложений своих неоценимых услуг. Менялись министры, их заместители, начальники управлений, тюрем, лагерей, но неизменным оставалось одно — тон заявлений бывшего полковника медицинской службы: в меру деловой, в меру уважительно-подобострастный, в меру настойчивый и постоянно намекающий на кое-что… Он и в положении утопающего не оставлял надежд на ту самую соломинку, которая в последний момент поможет ему добиться перемены своей незавидной участи:

«Глубокоуважаемый Лаврентий Павлович! Вся моя сознательная жизнь была посвящена только одной цели: построению социализма-коммунизма. В юношеские годы (17–18 лет) я, случайно обманувшись, непростительно вошел в организацию Бунда, где числился формально и не вел там никакой работы. Я никогда этого не скрывал. Разобравшись в ее буржуазно-националистической программе, я сбросил это „грязное белье“ и, вступив в ВКП(б), с 1920 года вел активную партработу, проводил неуклонно генеральную ленинско-сталинскую линию партии большевиков, активно боролся против вылазок всяческих врагов (троцкистов, бухаринцев и проч.). В августе 1938 года был мобилизован ЦК ВКП(б) из Всесоюзного института экспериментальной медицины, где был заведующим токсикологической лабораторией, в органы социалистической разведки, где работал абсолютно честно и безгранично преданно. Моей рукой был уничтожен не один десяток заклятых врагов советской власти, в том числе и националистов всяческого рода (и еврейских) — об этом известно генералу П. А. Судоплатову.

В органах госбезопасности я организовал специальную службу на научных основах согласно вашим указаниям, что не может отрицать ни один из моих клеветников. С приходом Абакумова, благодаря подтасованным фактам заинтересованной лично семейно-организованной группки его сподвижников, моя основная научная работа была прервана. Мною же разрабатывались методики специальной техники на совершенно новых основах, преподанные мне лично Вами.

Приступив к организации специальной лаборатории для органов разведки на научных основах, мною было выдвинуто положение, что кроме лаборатории, оснащенной по последнему слову науки и техники, на материале подопытных животных необходимо поставить проверочно-исследовательскую работу на людях с целью проверки как имеющихся литературных данных, так и действие получаемых у нас в лаборатории различных ядовитых и снотворно-наркотических веществ. Это положение было поддержано руководством министерства и лично Вами.

Таким образом, помимо одной лаборатории на одном из наших объектов под моим руководством была организована такая совершенно секретная испытательная научно-исследовательская лаборатория. Вами было утверждено положение об этой особой лаборатории и узко ограниченный круг лиц, имевший доступ в Нее, которые только одни и знали о ее существовании. Планы и отчеты этих лабораторий утверждались Вами или В. Н. Меркуловым.

Последний неоднократно беседовал со мной по обоим видам работы и знакомился лично при посещении. По приходе в министерство Абакумова эта особая работа захирела и закончилась к декабрю 1949 года. Как я понял после ареста, делалось это вредительски, для обмана. В 1951 году лаборатория была ликвидирована. Штат ее из более 20 сотрудников распущен, научное оборудование разбазарено. Это совпало с разоблачением деятельности Абакумова и обновлением руководства МГБ СССР.

К сожалению, надежды на осуществление моих научных разработок, к которым благожелательно отнесся новый министр Игнатьев в беседе со мной в октябре 1951 года, были остановлены моим арестом по анекдотическому и дикому обвинению меня в националистической деятельности. В окружении абакумовских сподвижников работать мне приходилось в сложных условиях: мою особую добавочную работу, которая продолжалась до 1950 года (об этой работе известно Вам, В. Н. Меркулову и П. А. Судоплатову), я не имел права разглашать и посвящать мое начальство вплоть до бывшего начальника отдела Железова. В этом переплете я не нашел правильного разрешения задачи, я сделал непростительные преступные ошибки: незаконное хранение сильнодействующих средств (не смертельно опасных), которые остались от прежней моей деятельности и с которыми я планово собирался работать впредь, так как был все время — до последнего обманно обнадеживаем.

Никаких злых, преступных помыслов у меня никогда не было. Для преступных целей я легко мог бы использовать более совершенные и значительно сильные средства. Здесь сказалась моя обывательская успокоенность, преступное благодушие и беспечность в мелкобуржуазном интеллигентско-донкихотовском желании работать, и работать только на благо советской разведки. Я получил по заслугам. Я обращаюсь к Вашему великодушию: простите совершенные мною преступные ошибки, дайте мне возможность не вести паразитическую жизнь, когда вся страна ведет величественную созидательную стройку коммунизма при лязганье волчьих зубов врагов — американского империализма, когда дорога каждая минута. Я остался коммунистом-большевиком. Я получил хороший урок. Готов выполнять все Ваши задания на благо нашей любимой Родины…