Книга Роковая награда - Игорь Пресняков

– Благодарю, мамочка, я не голоден.

– И не упорствуй. Садись за стол, а я мигом накрою.

* * *

Искусство заваривать чай кажется бесхитростным и простым. Однако то ли имеет всякая хозяйка свои маленькие секреты, то ли вместе с крутым кипятком добавляет вам в напиток частичку своего настроения, а только всюду чай пьется по-разному. Бывает, в дороге примешь стаканчик в привокзальном ресторане – вроде бы и чай хорош, да не идет в горло – так велика спешка, и занимают разум досужие мысли.

А бывает, уж так жажда припрет – перехватишь в грязном буфетишке чайку с баранкой и не заметишь, что чай тот – вовсе и не чай, а сущая дрянь, и баранка вдобавок квелая. А пьется хорошо, потому как настроение такое случилось.

Нелюбины превращали чаепитие в настоящий ритуал. Пили только собравшись всей семьей, с неизменной сервировкой и длинными разговорами. Миша особенно любил «гонять чаи» зимой, когда отец вечерами возвращался со службы… «А и пурга, скажу я вам, метет! – раздеваясь, говорил в передней Владимир Константинович. – Уж думал: калоши в снегу потеряю». Отец заходил в столовую, потирая руки и улыбаясь. От него пахло морозной свежестью и чем-то родным, только ему свойственным. «А-а, Топтыжка уже за столом! – приветствовал он сына. – Ну-ка, попотчуй нас чайком!» Миша только того и ждал: он любил наливать отцу чаю в его большую зеленую чашку…

Елена Михайловна угощала сына и расспрашивала о житье-бытье.

Когда подробный рассказ о новой жизни был закончен, Михаил поинтересовался:

– А что ты, мама? Как здоровье?

– Слава Богу, не болею, Мишенька. Работаю. Нашла и я свое место при новом режиме.

– Любопытно!

– Устроилась в Архив Красного флота, сижу в подвале среди бумаг, мышей и подобных мне старорежимных ворон. Представь себе, и мы пригодились! Понадобились грамотные старухи для сохранения в веках памяти о Красном флоте. Вот мы и сторожим, скрупулезно и бдительно. Жалованье, конечно, невелико, ну да мы научились у наших архивных подружек хвостатых быть непритязательными и скромными. Да и соседи по квартире помогают. У меня, Миша, чудесные соседи! Люди они, конечно, простые, все больше пролетарии, однако сколько в них чистоты и отзывчивости! Последние года два мы легче вздохнули, стало получше с хлебом, мукой; появилось масло, рыба. А в гражданскую в городе было совсем худо. Но знаешь, сынок, мы с соседями не унывали, помогали друг другу, как свои, родные. Праздники мы всегда отмечаем вместе, собираем на стол кто чем богат. Поначалу я, признаться, их побаивалась, думала, презирать будут за происхождение. Ничуть! Когда погиб Володя, многие люди нашего круга от меня отвернулись – чекистов боялись. А простой народ, заводчане и фабричные, поддержали. Может, и авторитет деда твоего, Михаила Павловича, помог. Он ведь в городе большущей знаменитостью стал!

– Дедушка? – изумился Михаил.

– Ах, ну ты же должен помнить, как он таскался по митингам, приветствовал Октябрьский переворот! – Елена Михайловна всплеснула руками. – А с началом гражданской войны старик и вовсе обезумел: надел парадный мундир и пошел в Смольный предлагать свои услуги новой власти. Хорошо, что ты не видел этой потехи.

– И что же случилось в Смольном?

– То, что случилось, описали даже газеты: пришел-де, стуча палкой, отставной контр-адмирал Михаил Павлович Биберов и, повинуясь чувству долга, потребовал послать его служить народу. Его и послали читать лекции молодым офицерам Красного флота. В архив, кстати, он меня и устроил, похлопотал за любимую дочь. Ох, посмешил на старости лет Петербург наш Михал Палыч!

– А как он, мама, здоров?

– Преставился, Миша, твой дед прошлой осенью. Удар хватил. Царство ему небесное, – Елена Михайловна перекрестилась на крохотный образок. – Так и служил до последнего дня, до семидесяти почти семи лет.

– М-да-а, – протянул Михаил, – дедушка всегда отличался экстравагантностью.

– Это уж точно, – кивнула Елена Михайловна. – Родитель мой пожил на славу, на славу и почудил. Сколько его помню, о нем всегда говорили, где он ни появлялся. На войнах был героем, а в мирное время сам искал себе приключений. Неугомонный был. Я всегда опасалась, как бы ты в деда не пошел, – маленький ты был такой шустрый!

– Что ты, мама, я тихий.

– Скорее скрытный и опасливый. Это от Володи. Только вот он не уберегся… А при Советской власти и нужно быть осторожным.

Михаил поморщился:

– Прошу тебя, давай не будем о ней. Скажи мне честно, как у тебя с деньгами? Трудно?

– Получаю двадцать рублей жалованья, – пожала плечами Елена Михайловна. – Далеко не нэпманский шик, Топтыжка, но я ни в чем не нуждаюсь. Вот и дружок твой, Гоша Старицкий, мне помогает…

– Жорка?! – радостно вскричал Михаил. – Он в Питере?

– Нет, но частенько приезжает. Был совсем недавно, мачеху навестил и ко мне заглянул.

– А где он, как?

– Точно сказать не могу. Говорит, что работает в системе наркомата торговли. Выглядит, конечно, прекрасно: весел, одет с иголочки. И денег у него полны карманы. Каждый свой приезд старается сунуть мне кругленькую сумму. Я всегда отказываюсь, но Гоша хитрит – то под скатерть деньги незаметно положит, то между книг спрячет. Вот и в последний раз я нашла под томиком стихов целую тысячу рублей. Мы с соседями сменили водопроводные трубы, и на жизнь мне еще порядком осталось.

– Ну и дела! – покрутил головой Михаил. – Жорка в наркомате торговли! Даже представить невозможно. Он сильно изменился?

– Да такой же, курносый! Разве что посерьезнее стал и… пожестче, что ли.

– А его домашние? Ирина Ивановна, отец? Как они?

– Станислав Сергеевич умер от тифа в девятнадцатом, а Ирина Ивановна здорова. Видимся мы, правда, редко – ей Георгий квартиру отдельную купил на Невском, она уже года два как переехала. В квартире той, видишь ли, прежде министр царский проживал. Говорят, Гоша за нее аж десять тысяч заплатил.

– Ай да Жорка! – расхохотался Михаил. – Ай да молодец! Выходит, и он приспособился к Советской власти, да еще как. Послушай, мама, ты же помнишь, я провожал его к Корнилову в Добровольческую! Тогда, зимой восемнадцатого, он просто кипел злобой на большевиков…

– «Кипел, да перекипел», – как говорит моя соседка Фрося, – снисходительно улыбнулась Елена Михайловна. – Он был корниловцем, а ты колчаковцем. И что? Раз уж остались со своим народом – терпите новую власть и подлаживайтесь. Все же лучше, Миша, строить мирную жизнь на Родине, чем кипеть злобой в эмиграции. Ну а как это получается, каждый сверяет со своей совестью.

– Наверное, ты права, мама, – задумчиво проговорил Михаил. – А что Жорка рассказывал о себе? Он женился?

– Пока нет. Говорит: мотаюсь по стране, некогда. О тебе спрашивал не раз. Да только что я могла рассказать? То немногое, что было в твоих письмах. Гоша, кстати, меня успокаивал и уверял, что у тебя секретная работа, иначе, мол, ты бы непременно объявился. Он обещал тебя разыскать. Может статься, и пытался, однако как тебя найдешь, если ты теперь Рябинин?