Книга Испекли мы каравай - Наталья Нестерова

Ненавистные когда-то панталоны вызвали всплеск воспоминаний и отвлекли от главной темы, от манекена. Возвращаюсь к нему.

Я влетела в квартиру и закрылась на замок.

Тетя Поля тарабанила в нашу дверь:

— Бисова дочка! Ты шо удумала? Ты кого в хату притащила?

Я не подавала ни звука. Тетя Поля скоро угомонилась, ей на работу в вечернюю смену, с мамой не встретится, не нажалуется, а завтра остынет. Тетя Поля отходчива, а под горячую руку могла бы меня половой тряпкой отхлестать.

Второй жертвой манекена стала моя мама. К тому времени манекен уже обрел имя Изольда. Не Машей или Таней мне такую красавицу называть! Наигралась я с Изольдой всласть. Часа три ее наряжала и так и этак. В ход пошел мамин гардероб, потому что мои вещи Изольде были малы. В окончательном варианте моя Изольда имела на голове берет, закрывающий лысину, и черные очки. Недостающий глаз я пыталась протезировать: нарисовала на бумаге, заклеила дырку, но получалось ненатурально, совсем не так, как у одноглазого дяди Миши с пятого этажа. Его стеклянный глаз был предметом нашего постоянного интереса. Под хмельком дядя Миша развлекал нас тем, что стучал ногтем по искусственному глазу. Звук выходил загадочно-страшным. Кстати, подумала я, надо спросить у дяди Миши, нет ли у него лишнего стеклянного глаза. Наряжена моя Изольда была со всем возможным шиком: мамина красная блузка с рукавами-буф, на груди бусы в пять рядов. С украшениями у мамы было не густо, и бусами стали елочные гирлянды. На плечах ажурная перелина — гипюровая накидка на подушку с родительской кровати. С юбкой возникли сложности, потому что ни одна не доходила до пола и была заметна колченогость Изольды. Я вышла из положения, соорудив юбку из покрывала опять-таки с родительской постели, которое подвязала на талии своими капроновыми бантами. Процесс облачения манекена доставлял мне несказанное удовольствие. Потом, много лет спустя, мне приходила в голову мысль, что дизайнеры одежды, возможно, этот этап работы — создание ансамбля на манекене — любят больше, чем хлопоты с живыми моделями. Да и многие артисты признаются, что репетиции их захватывают сильнее, чем спектакли.

Как назло, мама пришла домой в тот момент, когда я отлучилась в туалет и не смогла представить их друг другу лично. Надо еще заметить, что главной проблемой Изольды была неустойчивость. Чем я только ни пыталась заменить недостающую ногу, манекен не стоял вертикально, валился. Наверное, центр тяжести сместился роковым образом или вовсе пропал, потому и выбросили такую замечательную искусственную девушку. В итоге под недостающую ногу я подложила стопку книг. Изольда стояла, но ненадежно, любого толчка, колыхания воздуха было достаточно, чтобы она полетела носом вниз или завалилась набок.

Мама вошла в комнату, услышала какое-то движение, шорох, повернула голову. На маму падала, звеня бусами, рыжая красавица в берете и черных очках. Я услышала грохот и испуганный крик мамы. Она голосила тонко, дребезжаще: «И-и-и…» Влетев комнату, я обнаружила лежащую на полу маму, которую сверху обнимала Изольда. Очки у манекена свалились, но и мамины глаза, безумно вытаращенные, были не вполне человеческими. Они уставились друг на друга без всякой симпатии во взорах.

— Что это? — просипела мама.

— Изольда. — Я принялась поднимать манекен. — Она чудная! Она прекрасная! Это будет моя самая любимая кукла! — тарахтела я без пауз.

Не вставая с пола, мама отползла к дивану и прислонилась к нему спиной. Мама по-прежнему смотрела с ужасом и выглядела очумело. А я, нежно обнимая Изольду за талию, восторженно расписывала, как счастлива иметь такую большую прекрасную куклу. Маму мои восторги нисколько не тронули.

— Я чуть не умерла, — бормотала мама. — У меня сердце едва не разорвалось. Какой страх! Какая мерзость! Немедленно выкини эту гадость! — Голос у мамы крепчал и повышался. — Чтобы духу этой пакости в нашем доме не было!

Потирая ушибленную спину, мама вставала и требовала, требовала немедленно выкинуть Изольду.

— Почему на ней моя блузка? Кто тебе позволил надевать мои вещи на эту помойную дрянь?

Мама имела обыкновение ругать меня с помощью риторических вопросов: «Как тебе пришло в голову отдать цыганке-попрошайке все деньги?», «Зачем вы пьяному дяде Мише завязали на голове бантик?», «Почему ты убежала со двора и неизвестно где пропадала до вечера?», «Как тебе не стыдно воровать яблоки в чужом саду?». Ответов на эти вопросы не существует, только неискреннее обещание: «Больше не буду!»

Мама была непреклонна: Изольду вон, и точка! Я плакала, умоляла, даже бухнулась на колени и молитвенно сложила руки:

— Заклинаю тебя моей жизнью!

Это я видела в каком-то фильме. Там девушка просила отца не отдавать ее замуж за корявого старика, позволить с любимым, молодым и красивым соединиться. Сцена мне запомнилась из-за непонятности страстей. Чего девушка на коленях стоит и плачет? Сбежала бы из дома со своим парнем, и дело с концом. У нас во дворе две девушки сбежали — одна с солдатом, другая с заезжим циркачом. Но, оказывается, в жизни бывают ситуации, когда и на колени встанешь, и лоб в мольбах разобьешь. Расставание с Изольдой для меня было равносильно крушению надежд, планов, восхитительных игр, возможности возвыситься над подругами, наконец.

Коленопреклонение на маму не произвело впечатления.

Она поморщилась:

— Что это еще за спектакль?

От мольбы я перешла к торгу: готова выкинуть все свои игрушки, только Изольда пусть останется, я буду каждый день мыть посуду, пол, стирать белье и честно чистить зубы. Потом пошли в ход угрозы: не стану есть, пить, умру от голода и не буду никогда-никогда с тобой разговаривать.

— В такой последовательности? — спросила мама. — Сначала умрешь, потом не будешь разговаривать?

Отчаяние мое было непередаваемо велико. Но единственное, что мне удалось выторговать, — Изольда остается в квартире до завтрашнего дня. Это был шанс, потому что был еще папа-защитник. Он не чаял во мне души, потакал капризам, смеялся над шалостями и стоял на линии огня между мной и мамой, за папиной спиной я всегда могла спрятаться и уговорить его, главного судью, на смягчение приговора мамы-прокурора. Не неделю сидеть дома, а два дня. В кино не пойдешь, а телевизор смотреть можно.

Папа работал мастером на шахте, с утра до глубокой ночи пропадал на работе, в выходные отсыпался, видел меня урывками и справедливо считал, что наше недолгое общение не должно омрачаться разбором моих полетов, совершенных много часов назад. Когда он приходил домой в урочное время, я мчалась, висла ему на шею, обнимала крепко-крепко.

Я любила его искренне, но к этой любви все-таки примешивалась корыстная мыслишка: сейчас папа подействует на маму, она смягчится. Мама таяла от обаяния и шуток папы. Ее глаза начинали по-доброму светиться, она качала головой как бы осуждающе, но уже счастливо улыбаясь.

Глядя на нас, слившихся в объятии, говорила:

— Мойте руки, садимся обедать.