Книга Седьмая встреча - Хербьерг Вассму

Она ушила и надела старую юбку, полученную отГорма. В ней она чувствовала себя защищенной, потому что он обещал думать оней. К юбке у нее был черный пиджачок. То, что они не совсем подходили другдругу, ее не смущало.

Пока ее фотографировали, она вдруг подумала,что хорошо бы иметь карточку Горма. На которой был бы виден изгиб щеки и двеглубокие впадинки, даже если он не улыбался.

Когда все кончилось, она пошла в «Театральноекафе». Поскольку она чувствовала себя богатой и хорошо одетой, она посмелапойти туда одна.

Ее посадили возле входа. Это было совсем нето, чего она ожидала. И потому, заказав бокал вина и бутерброд с креветками,она прошла в глубь зала, чтобы посмотреть на столик, за которым она сидела впрошлый раз. Он был свободен. Разумеется, Горма там не было. Но оркестр играл.Наверное, из-за этого ей захотелось плакать.

Когда ей принесли бутерброд и бокал вина, онапопыталась вспомнить все лестные слова, какие говорили о ее картине. Но несмогла. С обивки дивана, стоявшего напротив, на нее смотрело лицо Горма.

К тому времени, когда Руфь допила вино, онатак внимательно изучила это лицо, что могла бы нарисовать его.

* * *

Первые недели в Осло она спала на надувномматрасе со шкурой далматинца вместо подушки. Свобода оказалась не такойвосхитительной, как она думала. И никто, если Бог перестал заниматься такимивещами, не мог создать любовь и свет одним своим словом.

Пусть она не произносила таких громких слов,но это вовсе не означает, что она постоянно о них не думала. После той встречис Гормом только они ее и занимали. Но разделить их ей было не с кем.

Когда она от секретаря Дома Художника узнала,что Горм был на Осенней выставке и купил ее картину, не сообщив ей об этом, ейпоказалось, будто она что-то потеряла. Вообще-то, ей следовало радоваться, чтокартину купил именно он. Но ее больше обрадовало бы другое. Она предпочла бывстретиться с ним, и пусть бы он не покупал этой картины. Но нельзя же всегдаполучать все.

Руфь написала нейтральное благодарное письмо,которое Горм при желании спокойно мог бы показать Турид, но послать его нерешилась. Взгляд Турид следил за ней из щели почтового ящика.

Когда ее приняли в Академию, Руфь мирнорассталась с Уве. Она видела, что он не верил в ее отъезд, пока сам не отвез еек автобусу. Тура она оставила на коленях у матери. Ответственность за Тура Увевзял на себя, но мать обещала часто навещать их или забирать мальчика к себе наОстров.

Реакция коллег и соседей была больше заботойУве, чем Руфи. Она просто уволилась и уехала.

Она жила уже в Осло, когда ее картину принялина выставку. Уве единственный знал, что она отправила на Осеннюю выставку своюкартину.

Он заслужил много упреков с ее стороны, нотолько не за то, что не понял, почему ее картину приняли на выставку. Она самас трудом это понимала.

Как он отнесся к тому, что она получила премиюи о ней написали в газетах, она уже не знала. Но он прислал ей открытку споздравлением. В той же открытке он сообщал, что решил на зиму оставить ихлодку на приколе и что Тур разбил себе голову и ему наложили два шва.

Мать написала, что Эмиссар вырезал из газетыстатью о Руфи и теперь она лежит в гостиной на столе. На фотографии Руфьпожимает руку редактору и благодарит за премию. Матери казалось, что она непохожа на себя. Но это неважно.

Со своей стипендией, премией и деньгами Гормаза картину Руфь чувствовала себя умопомрачительно богатой. Она купила красныйдиван-кровать, диван подняли к ней в мансарду, и она поставила его в угол подскошенной крышей.

Осенью она купила несколько мешков дров исложила их за диваном. Приятный запах дерева напоминал ей о Йоргене. И о Туре.

Несколько раз ночью она просыпалась от того,что ей казалось, будто он лежит рядом с ней, или воображала, что сейчас оннаверняка плачет.

Однако это была мелочь. Даже самыйнесообразительный человек нашел бы неестественным, что она думает о чужом,женатом мужчине больше, чем о собственном сыне. Если бы об этом было известно.

Но ничего из того, что окружало ее днем, ненапоминало ей о Туре. Ни один ребенок на улице или в парке не был похож нанего. Он был чем-то, что принадлежало ей только во сне. Он владел ее снами втакой степени, что ей бывало страшно заснуть.

О Горме же, напротив, она могла думать и вАкадемии, и на улице. Это приносило радость и чувство свободы. И пусть это былаиллюзия, потому что принадлежал-то он Турид. Все равно.

Комнату Руфь сняла по объявлению, и племянницаУве сказала, что ей удивительно повезло. На ее улице росло много деревьев,вдоль тротуара тянулись сады, и дома были похожи на маленькие дворцы.

Комната представляла собой мансарду, в нейбыло три окна, выходящих на крышу, и достаточно света. Из своих окон Руфь невидела ни улицы, ни деревьев, но ее это не огорчало.

Она поставила мольберт под окно ипочувствовала себя настоящим художником. В одно окно ей были видны небо итруба. В другое — небо и башенка соседнего дома. На четырехугольной вершинебашни были чугунные перила. Не для того, чтобы за них держались, это былатолько декорация. На Инкогнитогата было много декораций.

Умывальник прятался за занавеской, а душ иуборная находились в коридоре. В комнате были также плитка на две конфорки ихолодильник. Но жарить дома ей запрещалось, так что приготовление пищиограничивалось варкой яиц, кофе и чая.

Хозяйка была властная дама с седыми,уложенными в прическу волосами, ее руки были унизаны браслетами и кольцами.Браслеты звенели, предупреждая о ее появлении.

У хозяина была круглая спина, и он почти нераскрывал рта, но всюду, где бы он ни находился, его сопровождал сигарный дым.Обычно на первом этаже. Хозяйка предпочитала второй этаж. Руфь не знала другойсупружеской четы, которая жила бы так просторно. Наверное, именно поэтому онаникогда не слышала, чтобы супруги ссорились.

Они дали Руфи понять, что совершилибогоугодный поступок, взяв ее к себе в дом. Ведь она приехала с Севера.

Это «с Севера» было равнозначно списку грехов,о которых всегда говорил Эмиссар.

То, что она, кроме платы за комнату, должнабыла зимой разгребать снег и раз в неделю делать уборку на двух этажах, по ихмнению, было ей только в радость.

Но почему-то она была уверена, что они ейсимпатизируют. Уже через три недели они перестали вспоминать, что она с Севера.Напротив, хозяйку весьма занимало, что в газетах напечатали фотографию Руфи, иона стала называть ее Художницей из мансарды.

Каждое воскресное утро, если было холодно,Руфь, перед тем как встать и одеться, топила печку. Пока печка топилась, она вкровати читала или рассматривала альбомы по искусству, принесенные избиблиотеки.