Книга Пришельцы - Сергей Алексеев

Азарий повел десантуру в атаку, эфир сразу же наполнился матом и руганью, а лес — частыми очередями «Калашниковых» и хлопающими взрывами гранат из подствольных гранатометов. Похоже, «драконов» откуда-то выкуривали. Через несколько минут грохот и дребезг выстрелов переместился в глубь леса на запад — в сторону «бермудского треугольника», потом еще некоторое время попетлял по бору и стих. А скоро Витязь доложил, что десантура снимает с сосен трофейные парашюты.

Десантура появилась на полосе, нагруженная захваченным снаряжением. Тут же начали раскручивать купола и испытывать летательные аппараты. Оказалось, что прилетевшие на выручку «драконы» разобрали каменный завал у подножия соседней с ангаром сопки и пытались вскрыть стальную дверь запасного хода в бункер. Они наверняка уже знали, что «логово» взято штурмом, но отчего-то упорно старались проникнуть туда и заняли круговую оборону.

Вероятно, на командном пункте оставалось что-то такое, что «драконы» не могли бросить, и прилетели они не на помощь, а с целью попасть в захваченное «логово».

Вскрыть ход им не удалось, хотя они взорвали прикрепленный к двери заряд и лишь расшатали петли, однако вырвать их из растрескавшегося бетона не успели. Витязь открыл огонь, положил двоих, и подоспевшая десантура, прячась за соснами, забросала противника гранатами из подствольников. Кажется, удалось уйти только двоим, и то один бежал, оставляя кровавый след. Преследовали их недолго, боялись далеко отрываться от аэродрома, чтобы не угодить в засаду.

Доложив о результатах стычки, Азарий подошел к своим товарищам, осваивающим трофейные летательные аппараты, и, похоже, сделал строгое внушение, после чего мужики расстелили на бетонной полосе купола парашютов и стали заворачивать в них тела убитых товарищей. Упаковали плотно, обвязали стропами во многих местах, превратив десантников в египетские мумии. И все равно, в обезличенных этих тюках можно было узнать, кто есть кто: у Лобана кровила еще простреленная грудь, а у Шурки — живот. Тимоха с Игорем отнесли мертвых в ангар, положив их в прохладное место, и не утерпели, вновь обрядились в парашютные постромки, надели ранцевые двигатели и через полчаса все-таки взлетели.

И долго потом над брошенным аэродромом слышался восторженный и горький мат.

Ева шипела, как кошка, и, манипулируя перед собой руками, намеревалась нанести удар. Тяжелый, неуклюжий Заремба стоял перед ней, как боксерская груша, и улыбался, показывая золотые зубы и поблескивая глазами. Она стрельнула босой ногой ему в переносье, незаметно и мгновенно сбросив туфли, ударила будто цыганской плетью — даже щелчок послышался! однако сокрушительный этот удар не пошатнул Зарембу и наглую его улыбку не стер с лица. Только зубы теперь излучали зловещий свет. Ева внезапно прыгнула к потолку, и перевернувшись в воздухе, достала его тупыми и жесткими пятками одной в лоб, другой целила в горло — он продолжал улыбаться, хотя в уголке толстых губ накопилась черная капля крови и потекла по подбородку. Стерев ее, Заремба посмотрел на ладонь, и его ленивую ухмылку можно было расценить как удивление.

— Хватит прыгать-то, — сказал он. — А то допрыгаешься.

Следующий удар полетел ему в зубы, и неповоротливый этот человек неожиданно ловко и стремительно перехватил пятерней ее ступню, сделал неуловимое вращательное движение — и Ева полетела на паркет, ударившись затылком. Она тут же попыталась вскочить и присела, опершись руками об пол: вывихнутый голеностопный сустав не держал легкого тела, а сама ступня оказалась развернутой чуть ли не назад.

Адам сидел лицом к углу и делал вороватые попытки обернуться, втягивая голову в плечи. На всякий случай Заремба вышиб из-под него стул, накинул на шею провод от вентилятора, затянул.

— Сиди спокойно, — предупредил. — Не дергайся, не люблю.

Тем временем Ева все-таки встала, только на руки, отчего подол ее легкого, шелкового платья опустился вниз, обнажив серебристый треугольник тонких трусиков.

Видение это длилось мгновение, как фотовспышка, и так же ослепило, поскольку Заремба пропустил удар ногой в толстый живот и шатнулся назад, а раскосая молния в тот же миг выкинула вперед-острый, угловатый, как осколок камня, кулачок. От тычка в гортань перехватило дыхание, но запястье Евы оказалось в руке Зарембы, как в стальном браслете. Он мог переломать ей конечности и в секунду вытряхнуть из сознания, как вытряхивают сор из волос, но опасался ненароком вышибить жизнь из стройного, резиново-жесткого тела. Он лишь выбил ей обе руки из плечевых суставов и бросил на пол, словно муху с оборванными крыльями. Ева не успокоилась, поползла к окну, а Заремба тем временем сел на край стола и набрал номер телефона Лугового: своих оперов не оставалось, все улетели в Питер. К счастью, Луговой оказался на месте и не отказал прислать машину и людей на Гоголевский бульвар. Договорить с ним Заремба не успел: пришлось бросить трубку и хватать Еву за ноги — голова ее уже торчала на улице и с изрезанного стеклом лица стекала густая, алая кровь.

— Ну что ты, дура, — сказал он. — Испортила мордашку. А если шрамы останутся?

В дверь застучал охранник снизу — прибежал на звон стекла.

— Что там происходит, Павел Михайлович?

Заремба сунул Еву под тумбу стола, вынул пистолет и открыл замок. Охранник сам уперся в ствол.

— Ничего тут не происходит. Ложись на пол. Оружие есть?

Парень дернулся и получил стволом под дых и в следующий миг ногой в пах. Заремба выдернул из его плечевой кобуры пистолет — газовый, «Вальтер», выстрелил у самого уха, чтобы струя ушла за дверь.

— На пол, на пол, — швырнул его на паркет. — Лицом вниз.

Мужики послушались, улеглись как положено, а Ева выбралась из-под стола и снова поползла к окну, извиваясь как змея. Вывихнутые руки не слушались, одна нога волочилась, но эта тварь словно не ощущала боли. В самом деле нелюдь!

Заремба взял ее за волосы, вывернул голову назад.

— Сам бы выбросил в окно, да ты мне живая нужна.

И непроизвольно отшатнулся: Ева улыбнулась ему, щуря и так узкие глаза.

Люди Лугового приехали минут через пять, забили мужиков в наручники и свели в машину, затем унесли на руках Еву.

— Посадите ее в мою машину, — распорядился Заремба. — А этих — в контору.

Здесь оставить засаду. Брать всех, кто придет.

Он снова позвонил Луговому, кратко, на эзоповом языке, обрисовал ситуацию и спросил напоследок, нет ли в конторе какого-нибудь шума вокруг скандала на правительственном заседании.

— Да нет, вроде бы все спокойно, — отозвался тот. — Ничего не слыхать.

— Все равно, сходи в столовую, — посоветовал Заремба. — Послушай радио.

Я позже перезвоню.

В конторской столовой можно было имеющему уши услышать или получить всю информацию о внешней и внутренней жизни, в том числе и строго секретную.

И если во всех прочих очередях России передавались домыслы и сплетни, в этой очереди каждое оброненное слово можно было начертать на скрижалях.