Книга Цареубийство. Николай II: жизнь, смерть, посмертная судьба - Семен Резник

По мнению д-ра Животовского, «Т.Д. Лысенко обладал феноменальным “чувством растения“, и в этом он был сродни гениям практической селекции — Ивану Владимировичу Мичурину и Лютеру Бербанку».

Увы, между двумя великими садоводами, с одной стороны, и Трофимом Лысенко, с другой, была большая разница. Две больше разницы, как говорят в Одессе. Мечурин и Бербанк создали много сортов плодовых и ягодных культур, приносивших витамины и радость нескольким поколениям жителей Советской России, США и других стран. Незабываем для меня особый запах и вкус мичуринских яблок — редкого деликатеса моего не богатого деликатесами послевоенного детства. Как Мичурин, так и Бербанк, по праву считаются великими селекционерами. А Лысенко, вопреки громогласным обещаниям, не вывел ни одного сорта. Такова первая разница между ними. Вторая, не менее существенна. Ни Бербанк, ни Мичурин никому не навязывали своих взглядов, не третировали несогласных как врагов народа и государственного строя своих стран, никого не доводили до тюрьмы, сумы или самоубийства.

Одним из главных козырей д-ра Животовского служат положительные высказывания о Лысенко некоторых мировых авторитетов генетики, таких, как д-р Хаксли или д-р Ашби. В книге читаем:

«Вот что сказал о Т.Д. Лысенко австралийский ученый Э.Ашби, направленный правительством Австралии в конце 1940-х для изучения организации науки в СССР: “Он крестьянин и понимает крестьян… Он — лидер деревни. Что он говорит им — то претворяется в жизнь. И он олицетворяет диалектический материализм в действии; он даёт колхозам практическую философию“ (Ashby 1947)». (С. 27)

Эрик Ашби (Эшби) и его британский друг доктор Хаксли (Гекели) приезжали в СССР не в конце 1940-х годов, а в 1945-м — на торжества по случаю 220-летия Академии наук. Тогда они познакомились с Лысенко и получили некоторые представления о том, что происходит в советской биологической науке.

Приведенную в книге д-ра Животовского цитату я не проверял, достоверность ее под сомнение не ставлю. Но вот другое высказывание того же ученого, которого в его книге нет:

«Что касается положения советской генетики, то подтвердились наихудшие опасения иностранных ученых. Советских биологов, чьи взгляды были на подозрении, лишали работы. До Запада докатывалось эхо бурных собраний, на которых некоторые биологи, с подлинным героизмом, были готовы повторить в двадцатом веке бессмертный протест Галилея: “А все-таки она вертится“». (Из предисловия к книге Э. Маневич «Такие были времена». (1990, С. IV.)

Свидетелем прямого контакта Ашли и Хаксли с Лысенко была известный генетик Р.Л. Берг:

«Гекели спросил Лысенко: “Если нет генов, как объяснить расщепление?“ “Это объяснить трудно, но можно, — сказал Лысенко. — Нужно знать мою теорию оплодотворения. Оплодотворение — это взаимное пожирание. За поглощением идет переваривание, но оно совершается не полностью. И получается отрыжка. Отрыжка — это и есть расщепление“. Элеонора Давидовна [Маневич] перевела… Эти слова Гекели привел в своей книжке (ссылка). После доклада два джентльмена, два немолодых сдержанных англичанина сперва в замешательстве посмотрели друг на друга, потом вдруг обернулись друг к другу, вскинули руки на плечи друг друга и захохотали. Первый акт представления позади». (Р.Л. Берг. «Суховей», Нью-Йорк, 1983, С. 103).

О том же эпизоде, независимо от Раисы Берг, поведала Элеонора Маневич. Она же объяснила, почему, вернувшись из СССР, ни Хаксли, ни Ашли не высмеяли лысенковскую отрыжку, а даже высказали о колхозном ученом что-то неопределенно-положительное. Э.Д. Маневич, для которой английский язык был таким же родным, как русский, была приставлена к ним в качестве переводчицы и могла откровенно говорить с ними без свидетелей. Она их просила помнить, что их неосторожное слово может «отрыгнуться» советским генетикам, пытавшимся в тех жутких условиях по-галилеевски противостоять лысенковской инквизиции.

Что касается полемики между генетиками и лысенковцами, то, по мнению Животовского, те и другие были ожесточены друг против друга, одинаково правы и неправы, а теперь, когда осела пыль века, следует признать, что позиции их были вовсе не противоположны, как им самим казалось, они лишь дополняли друг друга, внося позитивный вклад в науку с обеих сторон; но если достижения генетиков признаются, то достижения Лысенко замалчиваются. Эту несправедливость д-р Животовский и пытается устранить. Так что, ребята, давайте жить дружно!

Невольно вспоминаю газетную статью известного лысенковца профессора А.Н. Студитского 1987 года, когда весь мир отмечал столетие Н.И. Вавилова и в некоторых публикациях недобрым словом поминался Трофим Денисович. Студитский тогда выступил с голубиным воркованием: когда-то мол мы все не в меру горячились, а теперь давайте жить дружно. Это тот самый Студитский, который, после погрома на Августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года, настолько разгорячился, что опубликовал в самом массовом и популярном журнале «Огонек» статью под убойным названием «Мухолюбы-человеконенавистники», разукрашенную серией карикатур известного мастера этого жанра Бориса Ефимова. Так они с улюлюканьем добивали поверженную генетику. Около трех тысяч ученых было уволено и на годы отлучено от любимой науки; другие сотни, если не тысячи, спасаясь от репрессий, официально каялись в своих «ошибках», клятвенно обещали перестроиться и стать сторонниками Лысенко. Многие были арестованы, профессор физиологии МГУ Сабинин покончил с собой. Это не считая Вавилова, Карпеченко, Фляксбергера, Левитского, Мальцева и других ведущих приверженцев классической генетики, репрессированных еще до войны и расстрелянных или умерших в заключении. Затем последовала «Павловская сессия» двух академий, в результате чего участь генетиков должны были разделить многие физиологи, медики и ученые смежных дисциплин.

Для сравнения полезно сопоставить эти данные с тем, как горячились противники Лысенко после снятия Хрущева, когда «мичуринцы» лишились официальной поддержки власти. Академия Наук провела расследование научной и практической деятельности лысенковского экспериментального хозяйства в Горках Ленинских и пришла к выводу, что научные данные там систематически подтасовывались и фальсифицировались. Материалов одного этого расследования было более чем достаточно, чтобы возбудить уголовное дело против Лысенко и его ближайших сотрудников. Но никто из них не был арестован, не был лишен ученого звания, не потерял работы. Более того, партия и цензура вскоре стали ограждать Лысенко от критики и зажимать рот тем, кто не хотел молчать. Мне это довелось испытать на себе. Рукопись моей книги о Вавилове для серии ЖЗЛ в процессе подготовки к печати усохла на сто страниц, причем изъятию подверглись многие страницы, изобличавшие Лысенко. Когда книга была подписана в свет и сигнальные экземпляры были разосланы в соответствующие организации, по доносу Лысенко в ЦК партии почти весь тираж книги был арестован и около года томился в запечатанной комнате. Книгу выпустили на свободу лишь после новых цензурных изъятий, с опозданием на год.

Д-р Животовский прав в том, что с конца 1960-х годов до начала перестройки имя Лысенко почти не упоминалось в советской печати — общей и специальной. Но объяснялось это не тем, что генетики его «замалчивали», а тем, что в стране проводилась ползучая ресталинизация и на изобличение лысенковщины был наложен запрет. Что же касается его сторонников, то они замолкли, восхвалять его после всего, что произошло, никто не решался. В XXI-м веке сторонники Лысенко стали вылезать из щелей, и теперь его усиленно делают «предсказателем» новейших достижений молекулярной биологии и генной инженерии. Думаю, многим памятна овечка Долли, полученная путем клонирования, и статья профессора Анохина в Литгазете, узревшего в этой овечке торжество лысенкизма. За годы, прошедших с тех пор, волна лысенковщина продолжала нарастать, на этой волне и появилась книга д-ра Животовского.