Книга Симптом страха - Антон Евтушенко

— Это долгая история, которая опять-таки касается отца. Если ты готова слушать…

— Мне важно это знать в любом случае.

Будто для смелости она влила в себя остатки шампанского, и Глеб ловко перехватил её бокал, вместе со своим водрузил на поднос шустрого гарсона в надраенном переднике, пролетавшем мимо. Плотненький, губастый, добродушный, он не ожидал подобного развития событий, хотя мог бы и предвидеть особым третьим оком, стало быть, сейчас дремавшем под фуражкой с козырьком, туго набитой белой, закрученной в кольца мальчишеской чёлкой. Поднос закачался и горячий ветер неминуемой оказии опалил фигуру официанта растревоженным душком. Побледневшее рыбье лицо его окаменело. С акробатическим исходом он крутанулся вокруг оси, вменяя многочисленным пустым бокалам на подносе стойку «смирно» и достойно перевёл горячий ветер под красивый выход из пике. Ветер тут же дунул в его острые, трепещущие крылья, и гарсон, безмерно торжествуя, скрылся, ловко лавируя среди стаек сбившихся людей.

Глеб будто даже не заметил акробатических танцев с бокалами, пытался высмотреть подходящее место для продолжения беседы. Ему явно не нравилось присутствие людей. Он подвёл Нэнси к никелированным круглым перилам, отсекавшим световой колодец от межэтажного перекрытия, и посмотрел вниз.

— Проваленная операция в 95-м, — помедлив, начал он, — больно ударила по самолюбию отца. Гарибальди мне рассказывал. Там была мутка с латышскими ультралеваками, которые прикрывались деятельностью нацпартийных. Одна из фракций называлась «Перконкрустц», или «Гром-крест». Именно ею плотно занимался мой отец. Честно говоря, история эта «с длинной бородой». Пока планомерно происходила фашизация Германии, — Глеб с удовольствием завёл любимую пластинку, — и Гитлер становился диктатором объединённого, дефедерализованного третьего рейха, Латвия полным ходом прививалась своей инъекцией нацизма. Через десять лет в уже в оккупированной немцами Прибалтике генерал-инспектор всех войск СС Рудольф Бангерский, к слову, бывший министр обороны Латвии, передал слова избранного фюрера, обращаясь к латышам по радио. Дословно не помню, но мысль Гитлера сводилась к тому, что латышский народ, в котором обнаружилось столько отличных бойцов, не должен остаться в тени. В эфире Бангерский подчеркнул, что мобилизация военнообязанных латышей является первым шагом к восстановлению государственной независимости Латвии. Сразу после радиообращения бывший министр обороны поставил свою подпись под документом о призыве в добровольческий легион ваффен СС подданных Латвии, всех молодых людей в возрасте от 25 до 29 лет. И пошло-поехало! Для ускорения темпов мобилизации использовали пропаганду и делали это руками антисемитски и русофобски ориентированных группировок. Последняя мобилизация латышской молодёжи была объявлена осенью 44-го, когда 15-я и 19-я гренадерские дивизии потерпели серьезные поражения, брошенные на амбразуру против наступающих красноармейцев. Судьбы молодых людей, из тех, что остались в живых и не полегли на поле боя, были надломлены. Большая их часть смогла в итоге бежать за границу и была взята на учет местными разведструктурами, формировавшими антисоветское подполье в условиях «холодной войны». Меньшая часть, пропитанная идеологией нацизма, растворилась в ставшей вновь советской Прибалтике и дала потомство, которое, будучи предопределено средой, продолжало инфицироваться этой заразой. Она дала не только всходы, но и спелые, сочные плоды в либеральных 90-х, когда те самые антисемитски и русофобски ориентированные группировки были подняты из праха и перезапущены для раскрутки нового пропагандистского маховика. Дерзость и циничность, с которой действовали вновь созданные организации, обескураживала. Например, молодчики из «Гром-креста» печатали свои листовки в типографиях при русских православных храмах. Когда Ленка рассказала мне о том, что ты увидела в салоне «форда», при этом упомянув о подозрениях Бубы насчёт происхождения книги, я решил, что для подробной фотокопии рукописного свода потребуется, как минимум конспиративная типография с хорошим оснащением. Стал думать, могут ли в этом быть причастны транслитруверианцы. Было как-то подозрительно, что Буба так быстро определил книгу по твоему довольно скудному описанию. Но потом я решил, что, если бы это была их работа, он бы уж точно держал язык за зубами. Да и потом, в Изборцы привёз вас я, а встреча с копателями была случайна. Никаких зацепок, никаких общих точек соприкосновения я не находил, как ни старался. Этот вариант я счёл невозможным. Однако мне показалось подозрительным что всего в полукилометре от развернувшейся деятельности копателей, находился один из фигурантов того дела, которого разрабатывал отец. Это был автор той самой чёрной иконы…

— Иконописец, которого упоминала девушка из магазина? — удивилась Нэнси. Она поморщилась, припоминая имя: — Александр Васильевич?

— Его фамилия Аткарцев. Подпольная кличка — Санчо. Он мог быть иметь отношение к схрону.

— Зачем ему это нужно?

— Во-первых, Буба упоминал о труднодоступности оригинала и, как следствие, о безусловной ценности факсимиле. Деньги этим ребятам нужны хронически. А, во-вторых, Аткарцев писал чёрные иконы, рисовал всякую бесовщину. И я подумал, что «Дьявольская Библия» — это может быть очень в его стиле. Я решил всё разузнать, тряхнуть его хорошенько. Мне до коликов хотелось восстановить репутацию отца.

— Да, но при чём здесь я?

— Я отследил машину и её владельца. В тот день, когда я подвозил тебя, ты встречалась с этим человеком.

— С кем?

— Савелий Дымшев. Торговец Сава с блошиного рынка.

— Одна гипотеза нелепее другой! И твоя первая мысль, конечно, что я каким-то образом во всём этом замешана.

— Ты интересовалась книгой. Я предположил, что ты могла бы выступить посредником и помочь предмету уйти на чёрный рынок.

— Как?!

— Через свои старые связи в клубе археологов.

— Ну у тебя и воображение, Глеб! В тебе погиб беллетрист, но ты слишком перетончаешь — видишь заговоры там, где и в самом деле нет и быть не может.

— Не-а, Окунева, ты рыбка покрупнее, — повторил он с каким-то явным смаком, — крупнее, чем хочешь казаться для остальных. Как же скрытны люди, думал я и задавался мысленно вопросом, где берега твоей загадочной жизни, которые я даже приблизительно не рассмотрел на горизонте? Спрашивал, как мог я проморгать тебя, ведь ты была с самого начала в списках.

— В каких? — тихо, как можно безразличнее поинтересовалась Нэнси деловым, убитым тоном.

— Ты попала в списки отдела «Т». Это плохо. Для тебя. Очень плохо. Это я тебе, как сотрудник отдела «Т» говорю.

Сейчас Глеб заметно нервничал и горячился, сам себя накручивая от возбуждения, и непонятно, кто волновался больше: Нэнси, попаданец в некий нехороший список антитеррористического центра, или Глеб, последнюю минуту или две запускавший палец за воротничок, взопревший, налитый будто свекольным соком так, что Нэнси невольно подумала: «Как кормовая свекла. Не человек, а овощ!». И память услужливо подкидывала слышанные этим утром скандирующие возгласы: «Не овощ, не овца! Не овощ, не овца!»