Книга Время расставания - Тереза Ревэй

Здесь, в гостиной квартиры родителей Петера, став немым свидетелем бесконечного страдания его матери, Камилла со стыдом осознала, что хотела увидеть Петера для того, чтобы еще раз воспользоваться им, прекрасно понимая, что после этого вновь уйдет, покинет молодого немца.

Снаружи протяжно скрипели деревянные балки зданий: так стонут дубы, когда их рубят. Тело девушки оцепенело, она чувствовала, как кровь стучит в висках. Камилла закрыла глаза и потерла лоб. Ей казалось, что она недели, месяцы добиралась до этого сюрреалистического города, где обманчивые фасады домов скрывали зияющие провалы, а на створках дверей и окон ветер трепал листы бумаги с неразборчивыми фамилиями потерявшихся родных.

Камилла вздрогнула, когда из соседней комнаты послышался пронзительный детский крик. Лицо Евы ожило. В ее потухшем взгляде вновь загорелось пламя жизни, она распрямилась.

— Пожалуйста, простите меня, я должна на минутку отойти. Это моя внучка. Наступило время ее кормить, а скоро могут отключить газ.

Женщина вышла, оставив дверь открытой.

Камилла словно окаменела. Петер был единственным сыном в семье… Девушка поднялась и пошла на голос Евы, которая притворно-суровым тоном просила ребенка успокоиться.

Окна кухни выходили на задний двор. За деревянным столом, придвинутым к стене, сидела темноволосая девочка приблизительно двухлетнего возраста и что-то напевала, ритмично ударяя ложкой по столешнице. Когда она заметила Камиллу, то замолчала, внимательно рассматривая незнакомку огромными карими глазами.

— Входите, Камилла. Вы позволите мне называть вас Камиллой? — спросила Ева, продолжая разогревать суп на плите. — Это Соня, дочка Петера… — Фрау Крюгер повернулась к Камилле, держа кастрюльку в руке. — О, как вы побледнели! Садитесь скорее…

Механическим жестом Камилла пододвинула стул. Девочка с темно-каштановыми хвостиками на голове не отводила от нее глаз. У нее был курносый нос, четко очерченные губы, очень светлая кожа и строгий взгляд, как и у всех детей этого города. Она недоверчиво рассматривала Камиллу, затем, очевидно решив, что незнакомка заслуживает доверия, лукаво улыбнулась. И только тогда Камилла поняла, почему Ева Крюгер еще не покинула сей бренный мир. Лучистая улыбка, осветившая лицо девчушки, была улыбкой ее отца. Соня получила ее в наследство от Петера — сверкающую, солнечную, неотразимую.

Камилла почувствовала, как тепло вновь возвращается в ее казавшееся заледеневшим тело. Она склонилась над столом, робко протянула к ребенку руку, как будто бы опасалась его спугнуть, и коснулась пальцами ручки малышки.

— Guten Tag, Соня… Меня зовут Камилла. Я была другом твоего папы…

Прислонившись спиной к стене, Сергей наблюдал за входной дверью отеля «Elster». День выдался хмурым. Мелкие капли дождя подпрыгивали на асфальте и, сливаясь, булькали в водостоке. Мужчина поднял воротник своего форменного плаща и спокойно закурил папиросу.

С тех пор как утром Сергей отправил Камилле Фонтеруа конверт с адресом семьи, которую она разыскивала, он не переставал думать о молодой француженке. Она не походила ни на одну из девушек, которых он знал. Было в ней нечто необъяснимое, что пленило, очаровало Сергея, еще когда он обрабатывал ее царапины. Он ощущал ее ужас, растерянность, но Камилла сумела обуздать страх еще до того, как приняла его предложение прогуляться по этому разрушенному городу.

Позднее, на ступенях университета, он должен был сосредоточиться, чтобы понимать, о чем она рассказывает, но иногда Сергей терял нить разговора и довольствовался тем, что мог любоваться густыми, непокорными волосами девушки, уложенными в небрежный пучок, ее выразительным лицом с чувственными губами, ладной фигуркой, обтянутой строгим серым костюмом, который так и не смог превратить ее в степенную даму.

Мужчина пытался понять, что же его так заинтриговало в новой знакомой. Какая-то внутренняя свобода, пожалуй. Особая горячность? А может, ее открытый взгляд, внутренний свет? Она разглядывала его с детской непосредственностью, и Сергей почувствовал себя так, будто глотнул родниковой воды.

После окончания войны у сибиряка часто возникало ощущение, что он задыхается. Его окружали недоверие и подозрительность: немцы смотрели с опаской на советских солдат, оккупировавших большую часть их страны. Но самым страшным были напряженность и настороженность в отношениях между своими, русскими. Коммунистический режим приучил граждан подозревать всех и каждого.

По натуре своей Сергей был одиночкой, он не был выскочкой, и поэтому начальство ему доверяло. Защищенный статусом Героя Советского Союза, он довольствовался тем, что отстраненно наблюдал за происходящим. К нему относились с уважением, но Волков взвешивал каждое свое слово, даже общаясь с товарищами. Порой солдаты просили его рассказать о Сталинграде. Сергей не мог их разочаровывать и говорил, что предпочел бы забыть о тех героических днях, о славе, замешанной на крови. Молодой сибиряк знал, что немилость начальства подобна молнии — бьет без предупреждения и чаще всего вслепую.

Впервые после того, как Сергей покинул Иваново, он осмелился говорить о том, что было у него на сердце. Возможно, так он мог беседовать еще лишь с Володей. И мужчина изумился тому, что испытывает настоятельную потребность поделиться с этой иностранкой воспоминаниями о родном крае и о своем детстве. А затем столь неожиданное совпадение… Они оба хохотали до слез, представив, что шкурки горностая или сибирской белки, тщательно обработанные Сергеем, а затем отправленные «Союзпушниной» на Лейпцигскую ярмарку, вполне мог купить отец Камиллы и отослать их на бульвар Капуцинов в Париже, в мастерские Дома Фонтеруа.

Неисповедимы пути Господни! Но если подумать, разве так уж удивительно то, что они встретились именно в этом городе, объединяющем людей той сферы деятельности, к которой они оба имели непосредственное отношение?

Приехав в Лейпциг в начале июля, Сергей сразу же отправился побродить по Брюлю. В квартале скорняков он увидел всего десяток неразрушенных зданий. Еврейские торговцы исчезли, некоторые из них смогли эмигрировать, остальные… Остальные… Говорили, что после войны в Брюль возвратился один-единственный еврей. Один.

Военный сделал последнюю затяжку и раздавил окурок каблуком. Сунув руки в карманы, он пересек улицу.

Сергею необходимо было увидеть Камиллу, снова поговорить на таком знакомом языке, который он, казалось, всегда знал. Сибиряк вспоминал уроки французского, которые давал ему отец долгими зимними вечерами под пыхтение чайника на печке; мама в это время вышивала узоры на рубахе. Магический язык, тайну которого мальчик делил только со своими родителями, превращал их в сообщников. Он никогда не задавался вопросом, где мог выучить французский простой сибирский охотник. Родители знают все, это хорошо известно каждому ребенку. Его отец говорил на французском языке, мать знала язык растений. И Сергей выучил их оба.

Перед стеклянной дверью отеля мужчину охватило сомнение. Что он ей скажет? Куда пригласит? Сергей не хотел, чтобы товарищи видели его с иностранкой.