Книга Оноре де Бальзак - Анри Труайя

Семейство было поражено вниманием властей к происходящему в их доме: президент Республики принц Луи-Наполеон соблаговолил осведомиться о состоянии здоровья господина де Бальзака. Впрочем, подобная честь никак не отразилась на ходе болезни. Пришедшие навестить Оноре Огюст Вакери и Поль Мерис нашли его полулежащим в кресле. «Он был закутан в длинный халат. Голова его покоилась на подушке, – напишет Вакери. – Под ногами тоже была подушка. Боже, какую плачевную метаморфозу произвели над ним время и болезнь!.. Великий романист стал собственной тенью, сильно похудел, лицо покрылось смертельной бледностью. Все, что сохранилось у него от его жизни и энергии, концентрировалось в глазах». Бальзак с трудом пробормотал: «Поговорите с моей женой… Самому мне нельзя, но я вас слушаю». Смущенные друзья повиновались. Наблюдая за новоиспеченной госпожой Бальзак, Вакери отметил: «Это была женщина с очень хорошими манерами, прекрасным лицом, изящная. Она хорошо говорила. Но некоторая полнота и несколько седых прядей в ее волосах выдавали весьма зрелый возраст».

Ева следила, чтобы мужа не слишком часто беспокоили. Отказалась принять Теофиля Готье, опасаясь, что его болтовня утомит Оноре. Муж продиктовал ей письмо «доброму Тео», в котором просил за это прощения и уверял, что идет на поправку: «Сегодня я, наконец, избавился от бронхита и болей в печени. Таким образом, наблюдается улучшение. С завтрашнего дня начнется атака на действительно вызывающую озабоченность болезнь, гнездящуюся в сердце и легких. Меня обнадеживают по части выздоровления, но я все еще должен прикидываться мумией, лишенной возможности говорить и шевелиться, так продолжится не менее двух месяцев». На дворе было двадцатое июня. Через день последовал рецидив. «Я недовольна состоянием здоровья мужа, – сообщает Ева Лоре Сюрвиль. – Вытяжной пластырь, на который я возлагала столько надежд, обострил его нервы до последней степени. Вчера у него даже была температура. Сегодня жар спал, его сменил полный упадок сил и сонливость». И все же она продолжает доверять «обожаемому доктору Наккару». Держит его в курсе любых подвижек в развитии болезни, делится с ним своим беспокойством: «Боль в правом боку стала сильнее. Создается впечатление, что клизмы только обострили ее, муж по-настоящему страдает от нестерпимых мучений. Осмелюсь просить вас прийти после обеда, должно быть, ему совсем плохо, раз он сам попросил меня об этом… Нет нужды повторять вам, как я вам признательна и предана не на жизнь, а на смерть».

В начале июля Бальзаку стало хуже. Шестого июля Виктор Гюго встретил врачей, консультировавших Оноре, те признались, что больной не проживет и полутора месяцев. Девятого доктор Наккар поставил диагноз: перитонит. Лора, доверявшая медикам гораздо меньше своей невестки, одиннадцатого июля писала матери: «Доктор [Наккар] решительно поставил за три раза сто пиявок на живот страдающему водянкой человеку, утверждая, что эта болезнь, быть может, к лучшему и способна привести к чудесным результатам». С удивительным спокойствием и отвагой наблюдала Ева за выполнением подобных предписаний. Понимала ли она, что муж на грани смерти? Или смотрела на происходящее как на ниспосланное Богом испытание, против которого нелепо и кощунственно восставать? Лоре Иностранка виделась загадочным иероглифом. Впрочем, как бы то ни было, ее энергия и хладнокровие смягчали муки Бальзака, который соглашался на микстуры, клизмы, надрезы, пиявок. Ничто не казалось ей отталкивающим, и, видя ее активность, он вновь начинал надеяться. Даже подшучивал над своей отечностью, говорил о будущих романах, о том, сколько работы понадобится, прежде чем эти произведения увидят свет.

Ближе к восемнадцатому июля дружеский визит нанес Гюго – торжественный, цветущий. «Он был весел, – отметит посетитель, – полон надежд, не сомневался в выздоровлении, со смехом показывал на свою припухлость. Мы много говорили и спорили о политике. Он упрекал меня в демагогии. Сам был легитимистом». Во время их беседы Бальзак с восторгом говорил, что его дом напрямую соединен с церковью на углу улицы: «Поворот ключа, и я на службе». Провожая собрата, осторожными шагами дошел до лестницы и показал на дверь, соединявшую с церковью. И прокричал жене: «Не забудь показать Гюго мои картины».

Состояние Бальзака ухудшалось на глазах, то ли вопреки чудодейственным снадобьям доктора Наккара, то ли благодаря им. Близкие обезумели от ужаса и горя. По словам Евы, дом на улице Фортюне (удачи) оказался домом неудач. Констатировав отек живота и ног, квалифицировав его как «белковый», доктор назначил пункцию. Валентина Сюрвиль, младшая сестра Софи, была возмущена новой пыткой, предписанной дядюшке, и писала бабушке: «Дяде сделали несколько пункций, струилась вода: разве это брюшная водянка? Решительно мне кажется, что доктор ничего в этом не понимает». Сама Лора Сюрвиль добавила: «Я далека от того, чтобы считать, будто моему брату лучше. Он страшно опух, задыхается, у него совсем нет аппетита, он умирает от жажды. Господин Кордье сделал два укола в две припухлости, размером с голову. Оттуда вышел тазик воды, и вода все еще течет. Сегодня утром предприняли надрез на другой ноге, хотя вода и так сочится из ранки, которая образовалась вследствие паровых ванн и царапины о кровать. Очень боюсь, что дойдет и до пункции живота, а так как вода сочится, заговорят о брюшной водянке и т. п… На ковре стоит аппарат из каучука, вокруг – ночные горшки. Боже, как все это грустно… Если доктор не пишет тебе, то потому, что не потерял еще надежды. После пункции страдающим водянкой обычно становится легче, а затем можно поработать над тем, чтобы кровь не превратилась в воду. Как бы то ни было, случай моего брата не внушает докторам доверия: светила постановили, что у него болезнь сердца. Месяц спустя господин Леруае заявил, что речь идет только о водянке… но неизвестно, о какой. Бедные больные, до чего же ваша жизнь зависит от докторов!»

Врачеватели тела оказались бессильны, решено было прибегнуть к врачевателям души. Аббат Озур, служитель церкви, столь милой сердцу Оноре, навестил Бальзака. Они долго говорили с глазу на глаз, но никакого видимого облегчения не последовало. Страдания были слишком велики, чтобы рассудок одержал верх. Пятого августа, с трудом передвигаясь по комнате, больной наткнулся на что-то из мебели, вода потоком хлынула из раны. В тот же день он продиктовал письмо своему поверенному Огюсту Фессару: «Кресло, которое вам так хорошо известно, больше не для меня. Я остаюсь в постели, сиделки помогают мне совершать телодвижения, необходимые для жизни, от которой у меня осталось только имя. Моя жена уже не справляется с тем, что взвалила на свои плечи. Наконец, страшные боли причиняет абсцесс на правой ноге. Все это я говорю для того, чтобы вы поняли, до чего дошли мои страдания. Полагаю, что все это цена, назначенная Небесами за безграничное счастье, которое дала мне моя женитьба». Ниже подписи Бальзака несколько строк добавила Ева: «Вы спрашиваете себя, как хватило у печального секретаря сил писать это письмо. Все потому, что он дошел до последней черты, а в таком состоянии становишься машиной, которая работает, покуда провидению из милосердия не угодно будет сломать пружину».

Артериит стал причиной гангрены, начали разлагаться ткани. В комнате стоял ужасающий запах. Доктор Наккар прописал микстуру из белены и наперстянки, посоветовал открыть окна и двери, расставить по «комнате умирающего» тарелки с карболкой. Раз уже доктор позволил себе заговорить о «комнате умирающего», значит, надежды нет. Бальзак задыхался, бредил и уже не знал точно, в этом ли он мире или присоединился к персонажам «Человеческой комедии», плодам его фантазии. Говорят, прежде чем окончательно потерять сознание, он призвал на помощь одного из созданных им самим докторов. «Только Бьяншон сможет меня спасти!» – повторял больной.