Книга Приключения Конан Дойла - Рассел Миллер

Дойл равнодушно относился к потоку бранных писем, приходивших на его имя в Уиндлшем, оставляя их без ответа, но одно письмо его “тронуло”. Писал лорд Альфред Дуглас, бывший любовник Оскара Уайльда, а ныне истовый католик: “Сэр, вы отвратительное чудовище, чудовищно ваше окарикатуривание Христа. Самое разумное обращение с вами и вам подобными — как с лошадьми, хлыстом”. Дуглас обвинял Дойла в том, что при помощи спиритуализма он зарабатывает себе славу и деньги так же успешно, как при помощи “своего идиотического Холмса”. Дойл ответил ему немедленно: “Сэр, ваше письмо очень меня порадовало. И напротив того, именно ваше одобрение могло бы меня озадачить”.

Уиндлшем превратился в настоящее поместье, с обширным штатом прислуги. Дворецкий, повар, пять горничных, два садовника, шофер и мальчик — чистильщик обуви, который порой исполнял роль средневекового пажа в зеленой ливрее и круглой шапочке — господам угодно было развлекаться. Садовники помогали шоферам парковаться, а затем обслуга собиралась в кухне и коротала там время. В ежевечерние обязанности служанок входила и такая: следить, чтобы собаки в вечернюю кормежку получали бренди, чтобы спали спокойно и не гавкали попусту.

Дети, разумеется, были под надзором. Но это было отнюдь не то викторианское воспитание, которое получили Мэри и Кингсли. Дэнис и Адриан, одиннадцати и девяти лет, уговорили прислугу участвовать в их играх в саду. Но при этом все должно быть “по-настоящему”: мальчики позаимствовали у отца револьвер времен Бурской войны, и, разумеется, в какой-то момент он выстрелил. “Мы все были потрясены, включая мальчиков, — сказал потом садовник Джеймс Пейн. — Сэр Артур выбежал из дома очень разгневанный, отобрал оружие у детей и велел им немедленно идти в дом. Он сразу же извинился за их поведение, а вскоре и сами они вышли с извинениями”. Это, однако же, не помешало им уговорить Роджера, сына садовника, установить в саду мишень, по которой они палили из винтовки. И когда они прострелили ему руку, никто не удивился.

Дочь Дойла Джин вспоминала, что отец проводил с ними много времени в саду, разделяя их игры. Одно из самых ее ранних воспоминаний: она играет на полу в отцовском кабинете и слышит, как поскрипывает его перо. Однако его общение с мертвыми мешало ему заботиться о живых. Врач-офтальмолог, осматривавший Джин, был изумлен, что ее отец, сам профессиональный медик, не обратил внимания, что дочь сильно близорука. “Помню, меня до глубины души потрясло, что м-р Шерлок Холмс только теперь заметил то, что было бы очевидно любому стороннему наблюдателю: девочка слепа, как летучая мышка…”

Спиритические сеансы стали обычным делом в Уиндлшеме. Они проходили в бывшей детской, рядом с бильярдной, за закрытыми дверями. Прислуге было запрещено беспокоить собравшихся и не звать хозяев к телефону. За год, по подсчетам Дойла, из 70-ти попыток ему удалось присутствовать при 60 “успешных контактах”. Во время одного из них материализовался Кингсли, положил тяжелую руку на плечо отца и сказал, что счастлив. В другой раз Иннес произнес несколько слов на датском, родном языке своей жены. В письме, опубликованном в “Таймс”, Дойл утверждал: “Прибегнув к услугам добровольного медиума, я — и это не вызывает ни малейших сомнений — говорил с сыном, братом, племянником и некоторыми близкими покойными друзьями. Всякий раз тому было несколько свидетелей”.

Одним из наиболее уважаемых критиков спиритуализма был Джозеф Маккейб, философ, бывший ректор университетского колледжа, монах-францисканец, в 1896 году отказавшийся от сана и вышедший из ордена. Он неоднократно заявлял, что Конан Дойл пал жертвой своего легковерия и теперь вселяет напрасные надежды в сердца тех, кто потерял близких, что недостойно такого выдающегося человека. Маккейб предложил Дойлу устроить публичный диспут, на что тот охотно согласился. Назначили день — 11 марта 1920 года, и место — большой концертный зал Куинз-Холл в Лондоне.

Едва об том было объявлено, публика со всей страны бросилась заказывать билеты, и все они были проданы на месяц вперед. “Диспут назначен на четверг, — писал Дойл матери. — В каком-то смысле это важнейшее событие моей жизни, так что я прошу вас думать в этот вечер обо мне. Как трогательно, что повсюду, по всей стране, спиритуалисты будут слать мне духовную поддержку — я получил множество писем от них. С Другой стороны, Маккейб — один из авторитетнейших атеистов, агностиков и материалистов, он видная фигура. Они хорошие ребята, эти мыслители, но убеждения их негативны и безнадежны. Что же, я иду на битву с легким сердцем… Поглядим…”

Публика встретила их с большим воодушевлением. Первым выступал Маккейб — подвергший спиритуализм самой резкой критике. Это движение, сказал он, “родилось во лжи, взросло во лжи и расползлось по всему миру с легкой руки обманщиков”. Медиумов, которых Конан Дойл считал “настоящими”, Маккейб предпочитал называть “еще неразоблаченными”. Он уверил аудиторию, что Конан Дойл, как и все, кто взаимодействует с мутным потусторонним миром, “бродит в тумане”. (Многие одобрительно захлопали.) Далее он сослался на то, что ни один истинный ученый никогда не будет сторонником спиритуализма, и попросил уважаемого оппонента назвать ему “хотя бы десять имен известных университетских профессоров, которые за последние тридцать лет примкнули к спиритуалистам или хотя бы одобрили их деятельность”.

Дойл охотно принял вызов. Он давно уже сделался искушенным полемистом и блестящим оратором — времена, когда у него на сцене дрожали коленки, безвозвратно миновали. Он извлек из кармана небольшой блокнот и прошел к трибуне. “Мистер Маккейб только что дал нам понять, что невысоко ценит наше интеллектуальное сообщество, — начал он. — Не могу разделить эту точку зрения, ибо отношусь к честным, серьезным материалистам с большим уважением, я сам долгие годы был одним из них. — Он полистал блокнот. — Вот здесь у меня записаны имена 160 чрезвычайно почтенных, отмеченных многими наградами за выдающиеся научные достижения ученых, из них 40 — профессора. Я прошу вас иметь в виду, что эти люди ничего не выиграли, объявив себя спиритуалистами, ибо, заверяю вас, никакой выгоды это не приносит…” Далее он горячо высказался в защиту бескорыстных, честных медиумов, так несправедливо обиженных Маккейбом, и вкратце изложил свою стандартную лекцию о материалисте, который прозрел и увидел свет истины.

В итоге было решено, что диспут закончился вничью — никто не одержал убедительной победы, но и не потерпел поражения. Вечер был признан очень удачным, оппоненты держались достойно и разошлись, оставшись каждый при своем убеждении. Конан Дойл был доволен. Матери он написал, что не питает никаких плохих чувств к Маккейбу, тот “сражался изо всех сил” и вообще “очень умный человек”. В постскриптуме он приписал: “Некоторые внимательные наблюдатели отметили, что под конец Маккейб начал запинаться”.

Вскоре после диспута Конан Дойл задумал большое лекционное турне по Австралии и Новой Зеландии. Путешествие было недешевое, ведь Дойлы брали с собой троих детей, секретаря Вуди и гувернантку Джин по имени Джейкмен. Одни только билеты в оба конца обошлись в 1700 фунтов. Но что такое деньги в сравнении с великой миссией?..

29 июля на прощальном обеде со своими сторонниками Дойл заявил, что в Австралии и Новой Зеландии тысячи семей в эту войну понесли тяжелые утраты, так что его слова утешения найдут там живой отклик. И вот 13 августа 1920 года вся компания поднялась на борт лайнера “Налдера”, недавно построенного специально для маршрута Лондон — Сидней.