Книга Жизнь спустя - Юлия Добровольская

И еще я соскучился по общению, по разговорам. Собственно, не с кем. Ну, не с кем! Очень одиноко себя от этого чувствую. Ну, перестану жалиться. Я хочу, чтобы ты, приехав домой, достала из знакомого мне ящичка в подъезде мое письмо и весело его читала. А вместо этого, ты читать будешь черти что… Если в Милане по-прежнему тропики – сиди в монастыре и по-монастырски отметить свой день. А мы, мы это сделаем здесь не по-монастырски.

Вот на этой оптимистической ноге и закончу свою записочку. Юленька! Постарайся быть, здоровой! Мои нежнейшие приветы всем нашим общим друзьям.

Обнимаю тебя, твой ЛР.

Москва, 5.9.1995

Юлик, моя дорогая! С сегодняшнего числа ты, наконец, перестала вести увлекательную, но утомительную цыганскую жизнь и обрела покой в старом Карлсбаде. Пьешь тухлую водичку и, как надеюсь, не очень поддаешься на какие-нибудь алешкины авантюры. Меня это радует, потому что пути мочи неисповедимы, и к этому продукту следует относиться со всей серьезностью. А что ты не в полном порядке, я определяю мгновенно по твоему голосу. Вчера заходила ко мне приятельница Милочки, гостившая у нее в Триесте. Привезла мне письмо и кофе. Милочка грозится через недели две увеличить население Италии еще на одну девочку. Если она будет походить на старшую сестрицу, то Европа может ждать любых неожиданностей. Очень был рад милочкину письму, ее перевод Жаботинского, наконец, взяло «Эйнауди». Ханыга сводила с ума Израиль и вчера должна была приехать в Триест. Часто вспоминаю Триест, и как нам там было хорошо. Впрочем, как и везде, где мы с тобой бродили.

Кончается лето, столь странное, столь странно мною проведенное. Сначала Италия, затем Париж, потом 138 квартал Выхино – 2-й Госпиталь для инвалидов. Я все же не выдержал и тиснул статейку в «Мос. Нов.» Про врачей я написал только хорошее, но Юлик Крендель мне мрачно сказал, что такие статейки следует печатать не до операции, а после… А я жду – не дождусь, когда попаду под роковые ножи хирургов. Все зависит от того, насколько быстро восстанавливаются мои почки. Завтра пойду на очередной анализ. Так из меня всю кровь и выкачают! Но я так наивно надеюсь, что в конце этого месяца меня возьмут. Очень надоела мне моя теперешняя жизнь. Неудобно, противно, как каторжник, прикованный к ядру… Очень редко выхожу из дома, вот только недавно Мариэтта меня повезла на конференцию «выборосов». И еще по вторникам езжу на заседании своей Комиссии и милую убийц. Все они – безобидные люди по сравнению с теперешней генерацией убийц и бандитов разных рангов.

Читаю. Но и чтение не доставляет радости. Прочел толстую книгу: «Дневник» Юрия Нагибина. Он вышел уже после смерти Нагибина, хотя я вполне допускаю, что он мог его опубликовать и при жизни. Я с Нагибиным был знаком только «шапочно», в жизни не пришлось ему сказать ни слова, ибо, кроме того, что он мне не нравился как писатель, я был уверен, что он – нехороший человек. И, очевидно, какую-то неприязнь он питал и ко мне. «Дневник» его – тяжкое чтение. Эту книгу вполне можно было бы назвать «Дневник нехорошего человека». Богат, удачлив, пьяница и бабник, и об огромном количестве людей с кем встречался – ни одного хорошего слова. Облить помоями всех женщин с кем спал, кто были его женами, своих режиссеров, актеров – всех, кто создал ему славу, обеспечил огромными деньгами… Естественно, что среди окружения Нагибина было немало знакомых мне людей, и читать все это было мне мерзостно. Вот эту книгу тебе не пошлю. Ты же из-за любопытства ее прочитаешь, и у тебя так же испортится настроение, как испортилось оно у меня.

Заходила ко мне Зина Луковникова, которая на днях уезжает в Париж. Очень за нее доволен. Кроме того, что у нее там кузина, Зина все же немного шпрехает по-французски и не будет в таком собачьем состоянии, как я. А мне вдруг позвонили из Дрездена с интересным предложением. Там большая русская колония и существует некий большой литературный клуб. Они приглашаю меня с оплатой проезда, пребывания и выступлений… Естественно, что гордо отказался, предложив напомнить мне об этом предложении в начале будущего года. Но это предложение всколыхнуло во мне идиотский интерес к путешествиям, к новым местам. Удивляюсь: ну, уж пора, черт возьми, успокоиться! Нет, сидит во мне этот бес! Но ведь, Юленька, и в тебе сидит этот бесенок, и нам, наверное, не следует горевать оттого, что мы не избавились от этого юношеского реликта.

Вчера же мне позвонили из Кёльна и сказали, что Лева Копелев сломал себе шейку бедра – мало ему было всех его цорес! И, хотя там, в Германии, как-то здорово лечат эту старческую хворобу, но все равно – это очень крупная неприятность и мне очень жаль Леву. Но что же делать – и он не мальчик. И – как сказано у поэта:

Но старость – это Рим, которыйВзамен турусов и колесНе читки требует с актера,А полной гибели всерьез.

Несмотря на эту грустно-поэтическую концовку, я полон ожидания хорошего.

Юленька, моя хорошая! Обязательно будь здорова! Обязательно!

Передай привет всем милым друзьям. Целую тебя, ЛР.

Москва, 24.9.1995

Ну, вот, Юлик – ты дома, я тебя услышал, все на месте, и мне снова легко и приятно представить себе твою квартиру живой – с тобой, с твоими друзьями, учениками и экзотической уборщицей раз в неделю. Эта квартира мне так знакома и близка, что я без преувеличения мог бы в ней ориентироваться и находить все нужное с закрытыми глазами. Конечно, я не получил от тебя полного ответа на главный вопрос – о твоем здоровье. Но уверен, что две недели отрыва от Италии и словаря, а также тухленькая минеральная водичка не могли не подействовать на тебя в самом положительном смысле. Дай Бог дальше.

Вчера заходил Ренцо. Он в Москве уже довольно давно и пробудет неизвестно еще сколько. Очевидно, дела у него пошли хорошо и он не торопится назад. Даже может быть, дождется Марину, которая приедет в середине октября. Поэтому я решил, что бессмысленно посылать с ним тебе письмо. И лучше я воспользуюсь казенной почтой. Хотя твое письмо из Карловых Вар я так до сих пор и не получил. Но решил тебе написать, ибо не знаю, когда я буду отвечать на твое еще недошедшее письмо. Ибо: послезавтра я, наконец, ложусь в мой госпиталь для второй операции. Жду ее как солдат отпуска или же дембеля. Эти два месяца меня очень измучили. Кроме отвратительного неудобства и чувства неполноценности еще и прибавились боли, которые может снять только операция. Все это я переношу спокойно, Наташа за мной ухаживает упорно и нежно – ей все же нравится ее отец. Не работаю, кроме моих благотворительных дел с преступниками. Из дома выезжал раз в неделю на комиссию. Да еще изредка в Востряково – ибо мне дают на это казенную машину. Вернее, я ее прошу только на этот случай. И в больницу на ней поеду. Никого не вижу. Ленка бродит со своими дикими школьниками по Европе, Зина вместо того, чтобы уехать в Париж, отложила это мероприятие и с Борей уехала в подмосковный санаторий. Что весьма умно. И есть какие-то дела, которые требуют сидения за машинкой и некоторого умственного напряжения. Но я это все откладываю, откладываю, откладываю…