Книга Сцены из провинциальной жизни - Джон Кутзее
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потому что Джон Кутзее не был моим принцем. Наконец я дошла до главного. Если именно этот вопрос вы подсознательно задавали, приехав в Кингстон: «Это еще одна из женщин, что приняли Джона Кутзее за своего принца?» — то сейчас вы получите на него ответ. Джон не был моим принцем. И это не все: если вы внимательно слушали, то теперь уже понимаете, насколько маловероятно, что он мог быть принцем, настоящим принцем, для какой-либо девушки на земле.
Вы не согласны? Вы думаете иначе? Вы считаете, что виновата я, а не он, что дело было во мне? Тогда вспомните книги, которые он написал. Какая тема переходит из одной книги в книгу? Что женщина не влюбляется в мужчину. Мужчина может любить или не любить женщину, но женщина никогда не любит мужчину. Как вы думаете, что отражает эта тема? Моя догадка, основанная на опыте общения с ним, заключается в том, что эта тема отражает его жизненный опыт. Женщины не влюблялись в него — женщины в здравом уме. Они присматривались к нему, принюхивались, может быть, даже испытывали его. А потом уходили.
Уходили, как я. Я могла бы остаться на Токай-роуд, как уже сказала, в роли Белоснежки. У этой мысли были свои соблазнительные стороны. Но в конечном счете я не осталась. Джон был мне другом в тяжелой ситуации в моей жизни, он был костылем, на который я оперлась, но он никогда не был моим возлюбленным в полном смысле слова. Потому что для настоящей любви нужны два полноценных человеческих существа, и они должны подходить друг другу. Как Инь и Ян. Как электрическая вилка и розетка. Как мужчина и женщина. Мы с ним не подходили друг другу.
Поверьте, в течение этих лет я много размышляла о Джоне и его типе. То, что я скажу сейчас, будет сказано с должным уважением и, надеюсь, без предубеждения. Потому что, как я уже говорила, Джон был важен для меня. Он научил меня многому. Он был другом и остался другом даже после того, как я с ним порвала. Когда мне было тоскливо, он всегда мог поднять мне настроение шуткой. Однажды он неожиданно поднял меня до вершин эротического экстаза — увы, лишь однажды! Но дело в том, что Джон не был создан для любви, он был устроен иначе, не так, чтобы подходить кому-то или чтобы кто-нибудь подходил ему. Как сфера. Как стеклянный шар. С ним невозможно было соединиться. Таков мой вывод — по зрелом размышлении.
Что не должно вас удивить. Вероятно, вы думаете, что это справедливо в отношении художников вообще, художников-мужчин, что они не созданы для того, что я называю любовью, они не могут или не хотят отдавать себя полностью по той простой причине, что свою тайную сущность им нужно сохранить для искусства. Я права? Это то, во что вы верите?
Верю ли я, что художники не созданы для любви? Нет. Не обязательно. Я стараюсь без предубеждения подходить к этому вопросу.
Но вы же не можете бесконечно оставаться непредубежденным, если хотите, чтобы ваша книга была написана. Смотрите: перед нами человек, который в самых интимных из человеческих отношений не может ни с кем соединиться или может соединиться только на краткий миг, мимолетно. И тем не менее, как он зарабатывал на жизнь? Он зарабатывал на жизнь, описывая интимный человеческий опыт, описывая как эксперт. Потому что о чем же романы, как не об интимном человеческом опыте, не так ли? Романы, в отличие от поэзии или живописи. Вам не кажется это странным?
(Молчание.)
Я была с вами очень откровенна, мистер Винсент. Например, эта история с Шубертом: я никогда никому ее не рассказывала, кроме вас. Почему? Потому что я думала, что это выставит Джона в слишком смешном свете. Ну кому, кроме идиота, придет в голову приказывать женщине, в которую он, как предполагается, влюблен, брать уроки секса у какого-то мертвого композитора, какого-то венского Bagatellenmeister? Когда мужчина и женщина влюблены, они создают собственную музыку, это происходит инстинктивно, им не нужны уроки. Но что же делает наш друг Джон? Он притаскивает в спальню третье лицо. Франц Шуберт становится номером один, учителем любви, Джон становится номером два, последователем маэстро, а я становлюсь номером три, инструментом, на котором будет исполняться секс-музыка. Мне кажется, это все, что вам нужно знать о Джоне Кутзее. Мужчина, который принял свою любовницу за скрипку и который, вероятно, проделывал это с каждой женщиной в своей жизни: принимал ее за тот или иной музыкальный инструмент — скрипку, фагот, тимпан. Тут уж не знаешь, плакать или смеяться!
Вот почему он никогда не был для меня прекрасным принцем. Вот почему я так и не позволила ему умчать меня на белом коне. Потому что он был не принцем, а лягушкой. Потому что он не был человеком в полном смысле слова.
Я сказала, что буду с вами откровенной, и сдержу свое обещание. Я действительно расскажу вам еще одну откровенную вещь, всего одну, а потом остановлюсь, и это будет конец. Расскажу о той ночи, которую пыталась вам описать, ночи в отеле «Кентербери», когда после всех экспериментов мы вдвоем наконец-то нашли правильную химию, правильную комбинацию. Как же это нам удалось, можете вы спросить — и я тоже спрашиваю, — если Джон был лягушкой, а не принцем?
Позвольте рассказать, как я вижу эту знаменательную ночь. Мне было больно, я была в смятении, вне себя от беспокойства. Джон увидел или догадался, что со мной происходит, и в кои-то веки открыл свое сердце, которое обычно было защищено броней. С открытыми сердцами, его и моим, мы сблизились. Для него, впервые открывшего свое сердце, это могло стать поворотным пунктом, началом новой жизни для нас двоих. Но что же дальше? Джон проснулся среди ночи и увидел меня, спящую рядом, на моем лице, несомненно, был написан покой, даже блаженство — блаженство, которое не столь уж недостижимо в этом мире. Он увидел меня, увидел такой, какой я была в ту минуту, испугался, поспешно снова одел свое сердце в броню, с цепями и крепким замком, и, крадучись, удалился в темноту.
Вы думаете, мне легко простить ему это? Думаете, легко?
Вы слишком суровы к нему, если можно так выразиться.
Нет, это не так. Просто я говорю правду. Без правды, какой бы суровой она ни была, нет исцеления. Вот и все. Это конец моего рассказа для вашей книги. Смотрите-ка, уже почти восемь часов. Вам пора. У вас утром самолет.
Еще всего один вопрос, один короткий вопрос.
Нет, решительно нет. У вас было достаточно времени. Конец. Fin[47]. Ступайте.
Позвольте мне ввести вас в курс дела, миссис Джонкер, относительно того, что я делал с тех пор, как мы встретились в прошлом декабре. По возвращении в Англию я расшифровал пленки с нашими беседами. Я попросил коллегу — она родом из Южной Африки — проверить, правильно ли я написал слова на африкаанс. Потом сделал нечто весьма радикальное — надеюсь, вы это одобрите. Я убрал собственные восклицания, подсказки и вопросы, и получилась проза, которая читается как ваш непрерывный рассказ.
