Книга Александр Маккуин. Кровь под кожей - Эндрю Норман Уилсон

Пол Стаг заметил, что осенью 2009 года Ли начал мало-помалу удаляться от жизни. Полу хотелось не только развлекаться в спальне, но Ли как будто ничем не интересовался. «Помню, он сказал, что собирается созвать пресс-конференцию и рассказать о том, что у него ВИЧ, – сказал Пол. – Я думал, что это никого не касается, но он считал, что обязан сделать каминг-аут». Пол участвовал в благотворительном аукционе по сбору средств для Фонда Терренса Хиггинса; в ноябре Ли обещал пожертвовать одно из своих платьев, стоившее 10 тысяч фунтов. «Было пять утра, и мы лежали в постели еще с одним парнем; и он, и Ли были совершенно упоротые, – вспоминает Пол. – Ли велел мне: «Трахни его!», но я уже несколько раз закончил. Я сказал, что не хочу, я ведь не заводной. Он стоял на своем: «Если хочешь получить то платье на аукцион, трахни его сейчас». Я понял, что с меня хватит, и ушел».[962] Больше они никогда не виделись.

В конце года Маккуин почувствовал себя одиноким и беззащитным. В декабре он согласился встретиться с Максом Ньюсомом и Николой Брайтон, которые писали сценарий об Изабелле Блоу. Большую часть встречи, которая продолжалась два с половиной часа, Маккуин плакал навзрыд. После встречи с ним режиссеры испытали потрясение и тревогу.[963] И все же Ли старался сдерживать горе. Многие его знакомые видели лишь фасад и не подозревали, как глубока его депрессия. «Он был очень собранным, в отличной форме, – вспоминал фотограф Стивен Кляйн, который на Рождество обедал с ним в Лондоне. – Мы с ним задумали несколько совместных проектов».[964] На Новый год Ли поехал в Валь-д’Изер, где катался на лыжах с Аннабелл Нейлсон и Джеем Массакре; друзья жили в роскошном шале, которое любил Боно; оттуда открывался живописный вид на олимпийскую трассу. Интерьер шале не понравился Маккуину. «По-моему, слишком много сосны, – сказал он. – Неужели вам приятно жить в сауне?»

В январе Ли полетел в Милан, где показал свою коллекцию мужской одежды; по его словам, коллекция была навеяна Стингом, которого он назвал «своим идеалом мужчины, потому что он настоящий мужчина».[965]

Вернувшись в Лондон, он узнал, что болезнь у его матери прогрессирует. «Мы все звонили Ли за несколько дней до того, как мама скончалась; мы говорили, как ей плохо, звали его повидаться с ней, – вспоминает Джанет. – Но он не хотел приезжать в больницу. Он очень страдал, потому что в глубине души понимал, что маме, скорее всего, остались считаные дни».[966] Врачи советовали Джойс остаться в больнице на Рождество 2009 года, но у нее были другие планы. Она привыкла встречать Рождество в кругу семьи, и 25 декабря она оделась и приготовилась покинуть больницу. «Врачи не отпускали ее, и она очень злилась, – вспоминает Майкл Маккуин. – Тогда я единственный раз слышал, как она ругается; она сидела на краю кровати, жаловалась, что врачи не пускают ее домой. Она даже на Ли напустилась, послала его куда подальше. Я пошел поговорить с врачами; ее отпустили домой с тем условием, что через четыре часа мы привезем ее назад. Счастливее я не видел ее уже давно».[967]

Джойс заранее приготовилась к смерти; в своей записной книжке она написала подробное письмо, где перечислила, что и кому из детей оставляет из своих вещей. Ли она оставляла его подарок – стеклянное блюдо от Тиффани, две картины Викторианской эпохи, шесть тарелок фирмы Spode и две супницы, также подаренные им. Кроме того, она оставила ему первое издание «Атласа Филлимора и Индекса приходских записей» и первое издание истории деревни Уэст-Кингсдаун, где приводились имена ее предков – Динов. Наконец, она завещала ему коллекцию веджвудской керамики. Она выразила желание, чтобы ее не кремировали, а похоронили в земле на кладбище Мэнор-Парк и что хочет быть одетой в ночную рубашку с высоким воротом, розовую или белую; Рон считал, что эти цвета ей больше всего к лицу. Кроме того, она просила положить на гроб белые лилии или розы. Она просила детей не заказывать дорогие венки, особенно с надписями «Маме». «Я всегда считала себя самой счастливой матерью на свете, потому что у меня такие чудесные дети, – написала она в начале своего послания. – Я любила каждого из вас так, что иногда мне казалось, что сердце у меня разорвется от счастья и гордости. В то же время, когда у вас что-то шло не так или вы страдали, я ощущала ваше горе и отчаяние и жалела, что у меня нет волшебной палочки, чтобы можно было сразу все наладить». Она писала о том, что до сих пор любит Рона, у которого училась сдержанности и решимости. Как и все супружеские пары, они переживали взлеты и падения, но их любовь и взаимная преданность всегда помогала им преодолевать трудности. «Поэтому я прошу вас не горевать по мне… Со своего замужества я вела прекрасную жизнь; у меня много счастливых воспоминаний. Вы все дарили мне много любви и счастья, возможно, больше, чем я заслуживаю». Она написала, что всегда старалась быть хорошей матерью и очень любит всех своих детей и внуков. «Желаю вам всем мира и довольства до конца вашей жизни, будьте счастливы, да благословит вас всех Бог. Как всегда, с любовью – Мама». В конце она пририсовала шесть сердечек – по числу детей.[968]

1 февраля Ли посетил званый ужин в Мейфэре, который дал Грейдон Картер из Vanity Fair в честь Тома Форда. Ранее он отклонил приглашение на премьеру фильма Форда «Холостяк», поэтому организаторы немного удивились, когда он явился без предупреждения в обществе Аннабелл Нейлсон. Том Форд выпил с Маккуином у стойки, а затем вернулся к своему мужу Ричарду Бакли и гостям, среди которых были Валентино, Джей Джоплин, Никки Хаслам, Колин Ферт, Танди Ньютон и Гай Ричи. Позже Ричард Бакли признался фотографу Дэвиду Джонсу, который снимал событие для Vanity Fair: им с Томом показалось, что «Александр приходил попрощаться».[969]

В ту же ночь семейство Маккуин собралось вокруг больничной койки умирающей Джойс. Никто не знал, сколько она еще проживет. В начале двенадцатого Майкл и Рон поехали домой – им нужно было регулярно принимать лекарства. Их отвезла Джанет; с матерью остался один Тони. «Их не было полчаса, и где-то в половине двенадцатого мама начала кричать, – вспоминает он. – Было очевидно, что ей больно. Я попросил сделать ей укол, потому что она очень страдала. Медсестра вколола ей еще морфина, и она скончалась у меня на руках». Когда Ли узнал об этом, он был вне себя от горя; не только от потери матери, но и оттого, что ему, по его мнению, предстояло сделать.