Книга Рукопись, написанная кровью - Анна Данилова

Ей позвонили. Она как раз позавтракала, поцеловала маму за вкусные блинчики и прилегла у себя в комнате, как ее позвали к телефону.

– Слушаю?

– Это Лешевич, помните? Владимир Лешевич. Мы познакомились с вами в Париже, я журналист, приятель Щукиной…

– Да… – она перевела дух. Поняла, откуда ветер дует. С Елисейских Полей. – Я слушаю вас, Владимир. Что-нибудь с Надей?

– Да нет, с ней все в порядке. Она хочет вас видеть.

– В Москве?

– Нет. У меня для вас билет.

– Какой еще билет?

– Давайте встретимся, и я вам все объясню.

И вот теперь она сидела в летнем кафе на Арбате в своем траурном платье и смотрела на часы, ожидая Лешевича. Она не верила, что во все это может быть замешана Щукина. Он хотел от нее другого. И он это получит, даже если она окажет ему эту услугу бесплатно: она устала, она устала бояться смерти…

– Салют, – он был во всем джинсовом, потертом, с легким рюкзачком на спине; очки в металлической оправе несколько изменили его облик, придали ему немного инфантильности, моложавости. – Вы, Юля, похудели.

– У меня погиб муж.

– Главное, что остались живы ВЫ.

Он произнес эту фразу, даже не глядя на нее, словно это и не он вовсе проронил эти несколько слов.

– Послушайтесь моего совета: избавьтесь от того мертвого ребенка, которого носите под сердцем, иначе он отравит вам всю жизнь. Вы все равно ничего не поймете, потому что каждому в отдельности известно лишь то, что должен знать именно он, и ни йотой больше. Вы никогда не сумеете вычислить всю цепочку до конца. Но те, кто сейчас вычислил вас и ждет, когда же вы промахнетесь, стреляют, как вы, наверно, убедились, БЕЗ ПРОМАХА.

– За что убили Адель? У нее же ничего не было?

Лешевич, так же глядя куда-то мимо Юли, словно разглядывал толстого официанта в красной жилетке, подающего пиццу посетителям, сидящим за соседним столиком, ответил:

– Это сделано для Даниэля, чтобы он понял, что с ним не шутят… Тем более что его предупреждали, и несколько раз…

«Я так и знала…»

– А за что убили Диму?

– Он серьезно нарушил правила игры и случайно узнал то, что ему нельзя было знать. По роду его службы. Никогда не надо забывать правил…

– А кто его убил?

– Если бы я или кто-то другой на моем месте это знал, то и меня бы убили. Мы вращаемся в замкнутом мире.

– А когда убьют меня? Когда придут за мной? Ведь я теперь тоже много знаю.

– Ради этого я и пришел. Вот билет. Он оформлен на ваше имя. Вылет через три дня, надеюсь, что вы успеете собраться.

– Но куда?

– В Париж. Ведь вы не успели там ничего посмотреть, а там так интересно… Там вас встретят. Ничего не бойтесь.

– А если я не соглашусь?

– У вас нет выбора.

И она опомниться не успела, как Лешевич исчез. А на столе остался большой желтый конверт, в котором, помимо билета, она нашла деньги.

* * *

Обнимая в аэропорту маму, желавшую ей «хорошенько отдохнуть», Юля мысленно попрощалась с ней навсегда. Быть может, люди, которые сейчас руководили ее действиями, и сохранят ей жизнь – это будет их платой за рукопись. Но может случиться и другое: как только она отдаст проклятые записки, ее тотчас убьют. Одним выстрелом в голову. Как Харыбина.

Юля взяла с собой фляжку с коньяком и весь полет тихонечко отпивала из нее – по маленькому глоточку, и заедала лимоном. Можно было перед смертью заняться любовью прямо в салоне самолета с молодым и красивым соседом: почему бы и нет?! Тем более что он бросал на нее такие красноречивые взгляды. Странные существа эти мужчины: им нравятся женщины, в глазах которых если не мерцанье порока, то тень смерти… Перенесшая столько волнений, потерявшая ребенка и мужа, находящаяся одной ногой в могиле, похудевшая, с осунувшимся лицом и огромными, полными отчаяния глазами, она нравилась сидящему рядом с ней мужчине в тысячу раз больше, чем остальные пассажирки с вполне благополучным выражением на лице. Что это, как не извращенное восприятие жизни?

И как бы в подтверждение своих мыслей она вдруг услышала:

– Можно я вас поцелую?

Она медленно повернула голову и встретилась взглядом с серыми красивыми глазами соседа – обладателя очень белой свежей кожи и губ, к которым так и хотелось прикоснуться.

И она, вместо того чтобы ответить ему словами, вдруг сама повернулась к нему всем телом и с тихим стоном, в котором было все – и желание любить, и боль потерь, и страх смерти, и восторг наплывающей истомы, – поцеловала его долгим поцелуем в губы.

– Меня зовут Сергей… – прошептал он немного спустя, не отрывая заблестевших желанием глаз от находящейся приблизительно в таком же состоянии Юли. – Сергей Сулима. А как вас зовут?

– Земцова, – она махнула рукой так, как если бы теперь ей стало безразлично, кто такая Земцова, которой все равно через день-другой прострелят голову или дадут выпить яду. – Постойте, как вы сказали? Сулима?

Она усмехнулась. Уж больно редкая фамилия, она ее уже где-то слышала.

– Но это неважно… – и она снова утонула в кресле, позволяя теперь уже мужчине целовать ее податливые и безвольные губы.

А в Париже, когда они спускались по трапу, она вдруг вспомнила:

– Сулима! Вы же приехали к своей сестре, Нине!

И больше Юля ничего не успела ему сказать: она увидела приближающуюся прямо к трапу черную большую машину, сверкающую на солнце хромированными деталями.

– Вы знакомы с моей сестрой? – услышала она уже как сквозь толщу превратившегося в прозрачное вязкое стекло воздуха.

Из черной машины вышел Крымов и махнул ей рукой. «Значит, меня убьют хотя бы не сегодня…» – мелькнуло у нее в голове, и она, демонстративно тепло распрощавшись с оказавшимся совсем близко от нее Сулимой, следуя за черным костюмом Крымова, покорно села в машину.

– Какого черта?! – взорвалась она, когда поняла, что в машине их всего двое. – Высади меня у метро и отправляйся ко всем чертям…

Она от волнения даже охрипла, и теперь ее слова звучали почти как рычание.

– Успокойся, у тебя такой вид, будто ты собираешься разорвать меня на части… – Крымов, как ни странно, выглядел довольно бесшабашным, впрочем, как это бывало почти всегда. Быть может, он тоже обречен и теперь ему уже просто нечего бояться, кроме смерти, поджидающей его совсем близко и совсем скоро?..

– Куда ты меня везешь?

Он знаком показал ей, что в машине разговаривать нельзя. Поэтому они смогли говорить лишь в кафе, на улице, прямо на берегу Сены, где пахло жареной рыбой и апельсинами.

– Где рукопись? – услышала она вполне конкретное и от удивления чуть не поперхнулась ледяной минералкой.