Книга Цветы на чердаке - Вирджиния Клео Эндрюс

Она вздрогнула, но глаза ее глядели на меня с ужасным выражением.

— Больше того, я пойду к деду и ему тоже все расскажу! — Я закричала еще громче. — И если ты не унаследуешь и медного пятака, я буду рада, рада, да-да, рада!

Судя по ее лицу, она готова была убить меня. Но тут, что довольно странно, раздался голос не произнесшей до сих пор ни слова старой женщины. Она сказала спокойно:

— Девочка права, Коррин. Ребенка необходимо доставить в больницу.

Они вернулись ночью. Обе. После того, как отпустили слуг в их комнаты над огромным гаражом. Обе они были закутаны в тяжелые теплые пальто, потому что вдруг ужасно похолодало. Вечером небо стало серым, оно дышало приближающейся зимой, угрожало снегом. Они обе потянули Кори у меня из рук, завернули его в зеленое одеяло, и мама подняла его. Кэрри закричала, как от боли.

— Не забирайте Кори! — выла она. — Не забирайте его, нет, нет! Она бросилась ко мне на руки, умоляя помешать им забрать ее брата-близнеца, с которым она никогда еще не разлучалась.

Я разглядывала ее маленькое бледное личико, оно было в слезах.

— С Кори все будет там в порядке, — сказала я, встретив взгляд матери, — потому что я иду с ним тоже. Я останусь с Кори, пока он будет в больнице. Тогда он не будет бояться. Когда медсестрам будет некогда ухаживать за ним, это сделаю я. Это поможет ему побыстрее поправиться, и Кэрри будет чувствовать себя хорошо, зная, что я с ним. — Я говорила правду. Я знала, что Кори выздоровеет быстрее, если я буду с ним. Я была теперь его матерью, а не она. Ему не была нужна она, он хотел назвал только меня.

Дети интуитивно очень мудры: они знают, кто любит их по-настоящему, а кто только притворяется.

— Кэти права, мама, — заговорил Крис и посмотрел ей в глаза без всякой теплоты. — Кори зависит от Кэти. Пожалуйста, разреши ей идти с ним, ее присутствие поможет ему скорее поправиться, и она сможет описать доктору все его симптомы лучше, чем ты.

Мама перевела на него пустой, стеклянный взгляд, как бы пытаясь понять его. Должна признаться, она казалась безумной, и ее глаза перебегали с меня на Криса, затем на мать, затем на Кэрри и вновь на Кори.

— Мама, — сказал Крис более твердым голосом, — разреши Кэти ехать с тобой. Я справлюсь с Кэрри, если это тебя волнует.

Конечно, они не взяли меня с собой.

Наша мать вынесла Кори. Его голова была откинута назад, колики сотрясали его тело, когда она шагала прочь, неся свое дитя, завернутое в зеленое одеяло, такое же зеленое, как весенняя трава.

Бабушка одарила меня злой и насмешливой улыбкой победительницы, прежде чем закрыть и запереть дверь.

Они бросили Кэрри, обездоленную, рыдающую, залитую слезами. Ее маленькие кулачки молотили меня, как будто я была в чем-то виновата.

— Кэти, я хочу с ним тоже! Пусть они разрешат мне! Кори никуда не ходит без меня... и он оставил свою гитару.

Потом, когда весь ее гнев был исчерпан, она упала ко мне на руки, рыдая.

— Почему, Кэти, ну почему?

Почему?

Это был самый главный вопрос нашей жизни. И это был худший и самый долгий день нашей жизни. Мы согрешили, и вот без промедления Бог послал нам наказание. Как быстро! Он следил за нами недремлющим и беспощадным оком, и он знал о нас все заранее, все, что рано или поздно мы совершим, совсем как бабушка.

Все стало как когда-то, когда у нас еще не было телевизора, который скрасил наши дни. Весь день подряд мы сидели, даже не включив телевизор, и ждали известий о том, что с Кори. Крис сел в качалку и протянул руки ко мне и к Кэрри. Мы обе сели к нему на колени, и он стал качаться туда-сюда, туда-сюда, скрипя половицами.

Не знаю, как Крис не отсидел себе ноги; мы пробыли у него на коленях очень долго. Потом я поднялась, чтобы позаботиться о клетке Микки, дать ему поесть и попить, и я подержала его, побаловала и сказала ему, что скоро его хозяин вернется. Я была уверена, что мышонок понимает, что что-то неладно. Он не играл в своей клетке так беззаботно, как обычно, и, хотя я оставила дверцу открытой, даже не сделал попытки удрать, пошарить по комнате и заглянуть к Кэрри в кукольный домик, а ведь он так всегда соблазнял его.

Я приготовила еду, до которой мы едва дотронулись Когда мы кончили есть и убрали посуду, и помылись, и приготовились ко сну, мы все трое встали в ряд на колени у кровати Кори и обратили свои молитвы к Господу.

— Пожалуйста, сделай так, чтоб Кори поправился и вернулся к нам.

Я не могу припомнить, молились ли мы о чем-нибудь еще.

Мы спали, вернее, старались заснуть, все трое в одной кровати — Кэрри между мной и Крисом. Никогда ничего такого между нами не будет, никогда, никогда больше.

БОЖЕ, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ НАКАЗЫВАЙ КОРИ, ЕСЛИ ТЫ ХОЧЕШЬ ПОРАЗИТЬ МЕНЯ И КРИСА ЗА НАШ ГРЕХ, МЫ И ТАК УЖЕ НАКАЗАНЫ, И МЫ НЕ ХОТЕЛИ ДЕЛАТЬ ЭТОГО, НЕ ХОТЕЛИ. ЭТО ПРОСТО ПРОИЗОШЛО И ВЕДЬ ТОЛЬКО ОДИН РАЗ… И НИЧЕГО НЕ БЫЛО В ЭТОМ ПРИЯТНОГО, О БОЖЕ, НИЧЕГО, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НИЧЕГО.

Занялась заря нового дня, хмурого, серого, полного угрозы. За спущенными шторами началась жизнь — для тех, кто жил на воле, невидимый для нас. Мы собрались в кучу, мучая себя все тем же вопросом, пытаясь убить время, и пытались есть, и развеселить Микки, который был так печален без маленького мальчика, крошившего ему хлеб, чтобы приманить его.

Я переменила покрывала на матрасах с помощью Криса, ведь мне было трудно одной снимать и вновь надевать на большой матрас эти стеганые тяжелые покрывала, а это необходимо было сделать, ведь Кори запачкал их.

Крис и я застелили постели чистым льняным бельем, разгладили все складки и прибрались в комнате, а Кэрри в это время одиноко сидела в качалке, уставясь в пустоту.

Около десяти нам не оставалось ничего делать, как только сесть на кровать поближе к двери и уставиться на дверную ручку, ожидая, когда она повернется, и войдет мама с известием для нас. И действительно, скоро пришла мама. Глаза ее были красны от слез. Позади нее — бабушка, высокая, прямая, стальной взгляд, никаких слез.

Наша мать оперлась на дверь, как будто у нее подгибались ноги, и она могла упасть. Мы с Крисом вскочили на ноги, но Кэрри только подняла на маму свой пустой взгляд.

— Я отвезла Кори в больницу, за несколько миль отсюда, в самую ближайшую, это действительно так, — объясняла нам наша мать сдавленным и хриплым, прерывающимся голосом. — Я зарегистрировала его под чужим именем, сказала, что это мой племянник, мой подопечный.

Ложь! Всегда ложь!

— Мама, как он? — нетерпеливо спросила я.

Ее остекленевшие голубые глаза повернулись в нашу сторону — пустые глаза, отрешенные глаза, потерянные глаза, они старались отыскать что-то, я думаю, это был;1 ее человечность.

— У Кори была пневмония, — сказала она с выражением, как актриса. — Доктора делали вес, что могли, но… было… было… слишком поздно.