Книга Страсти по Митрофану - Наталия Терентьева

– Остановившиеся часы? – ужаснулась Эля. – Зачем?

– Не знаю. Мне нравятся они. Как-то щемит внутри, когда смотришь на них.

Митя услышал в кармане звонок. Черт, опять отец.

– Ну, как, сына, у тебя дела – ближе к концу уже? – вкрадчиво спросил отец.

– Да! – небрежно ответил Митя. – Сейчас вот еще Ивану Селиверстовичу помогу, что-то разобрать надо в кабинете… ну кружок у нас театральный, помнишь, бать… Таисия отпустит меня сейчас…

– А! – сказал отец и замолчал.

– Бать? – с некоторым испугом спросил Митя. – Ты там?

– Я-то там, а вот где ты? – так же тихо и внятно ответил ему отец. – Я стою рядом с Таисией Игнатьевной. А где! Стоишь! Ты! А?!! – Отец изо всех сил крикнул в трубку, и Митя услышал голос Таисии: «Не волнуйтесь так! Сейчас выясним, дайте мне… я поговорю с ним!»

– Бать, бать… – заторопился Митя.

– Да нет уж! Я ему сам скажу. Если ты, сыночка мой, не будешь через полчаса дома, я… лучше я не буду вслух продолжать, ты знаешь, что будет.

– Знаю, батя, – обреченно вздохнул Митя.

– Всё-о-о-о!.. – проорал отец и сам отключился.

– Митя… – Эля, которая слышала и поняла почти все, потянула его к выходу. – Побежали, мы успеем на электричку, она через сорок минут, там как раз автобус будет сейчас. Но придется бежать до автобуса.

– А как же… – Митя растерянно оглянулся.

– Нет скульптуры, я все два раз обошла, пока ты курил. Нет. Или лагерь другой, или, может быть, ее забрали.

– А, точно, в музей, скорей всего! Я поеду тогда в областной музей. В другой раз теперь уже… черт… Хорошо, побежали!

Митя так легко поверил. Эля смотрела в профиль на своего друга, пока они бежали. Что, вот так легко его можно обмануть? Можно сказать все, что угодно? Любую ерунду, и он поведется, поверит? Мальчики – совсем другие. И как он зависим от отца! Почему? Он боится его? Или любит? Или тут вообще что-то другое?

– Он будет ругаться, да? – спросила его Эля, взяв за руку, когда они в последний момент впрыгнули в автобус.

– Он… – Митя посмотрел на Элю.

Он стал привыкать к ее красоте. Когда часто смотришь на нее, она уже не кажется такой необыкновенной. Красота и красота. Правильное лицо, милое, не более того. Что он так разошелся по дороге? Думал всякое… Разгорелся… Прошла минута. Он вообще может смотреть на нее совершенно спокойно. И ни о чем не думать.

– Батя – справедливый человек. Я же не прав. Он мне сейчас это объяснит.

– Но ты и так знаешь, что не прав. Потом, ты же хотел сделать как лучше, разве нет?

– Хотел, но не сделал. Получу по справедливости.

– Странная какая зависимость у тебя…

– Зависимость? Нет. Он – мой отец. Он отдал мне все. Он – необыкновенная личность, понимаешь, больше таких я не знаю. И не потому, что он мой отец.

– Митя…

Как это сказать? Ну, как это сказать? Может быть, пусть лучше ее друг живет в иллюзиях? Разве она вправе отнимать у Мити его правду, на которой строится вообще вся его жизнь? Что с ним будет, если он узнает, что та знаменитая скульптура, о которой он столько бредил, о которой ему рассказывал отец, – жалкий, никчемный мишка с сачком?

Но и отец тоже хорош… А разве лучше, если бы Митя ненавидел такого отца, презирал, боялся? Ведь гораздо лучше, если в душе живет любовь, пусть даже и к такому отцу, чем ненависть.

Эля вздохнула. Митя не так понял ее вздох.

– Что?! – стал наступать он. – Что ты хотела сказать? Что отец – тиран? Нет, просто он сильная личность, он знает, что надо мне, что надо матери, он вообще все знает, понимаешь?

– Почему ты так решил, Мить?

– Он так сказал, – ответил Митя.

– Религия такая – филиппобубенцизм, да, Митя?

– Что?! – Мальчик аж поперхнулся, закашлялся от неожиданности.

– Ты теряешь юмор, Митя, когда речь заходит о твоем отце.

– Ты не понимаешь, Эля. Ваша семья вообще очень приземленная. Очень. Твои родители занимаются нужным делом, конечно, но они фабриканты, этим все сказано. А мой отец – художник, у него тонкая душа, он творец.

«И что он сотворил, Митя?» – хотела спросить Эля, но не спросила, не могла же она бить Митю под дых.

– Вот, молчишь, понимаешь, что я прав. Ладно, я прощу тебе. Ты… не понимаешь, не можешь понять. У вас другая жизнь. Деньги… Прислуга… И вообще. Другая. Но у нас тоже все будет, когда я… – Митя не стал продолжать. Придет к ней победителем, если она еще нужна ему будет. Не подпустила его сегодня к себе. Нет, не подпустила. Ну что ж. Эля – хорошая девочка и пусть такой остается. Он обиделся, да. Какая же эта любовь, когда так? И еще она не понимает его отца. Не понимает, что общается с сыном великого человека.

Митя приосанился, посмотрел на себя в окно автобуса. Жалко он как-то сегодня выглядит. Он освободил свою руку от Элиной. И вообще ходить за руку с девушкой ему не очень идет. Он – свободный человек. Ни с кем не связан.

– Мить, ты что? – Эля тихонько провела ему по плечу. – Обиделся, да? За папу обиделся? Ну, прости, пожалуйста!

– Бог простит! – легко ответил Митя. Отец так всегда говорит, когда Митя просит у него прощения.

Маленькому Мите казалось, что бог, улыбаясь, стоит за батиным плечом, маленький, седенький, не выглядывает оттуда, но где-то там. И если простит бог, то и батя простит. Или наоборот. Если простит батя, перестанет кричать, краснея, вышвыривая вперед огромные руки, топая мощными ногами, сотрясая криком всю пятиэтажку, то простит и тот маленький бог, который не рискует выходить из-за батиного плеча, пока он серчает.

Митя любит повторять за отцом старые выражения, которых многие не понимают. Отец – как ходячий словарь русского языка, отец – как энциклопедия мудрости, как мерило ценностей. Все равно по-другому в их семье не будет, чем считает отец. Надо все пропустить через него и получить добро. Или осуждение. Вот сейчас он приедет и честно ему все расскажет. И мужественно вытерпит наказание. Он должен быть наказан за ложь. За то, что поехал. За то, что поехал с ней, предал отца, обманул.

Эля еще раз попыталась взять Митю за руку. Он еще раз освободился. В электричке они ехали молча. Эля через какое-то время достала книгу. Увидев, что она читает, Митя ухмыльнулся. Ладно. Могла бы сесть к нему, сама обнять… Не хочет. Ладно. Посидел, пообижался, посмотрел в окно. Сам обнял девушку. Просто чтобы проверить – побежит ли по всему телу дрожь, загорится ли. Не загорелось, не побежало. Наверно, он ее разлюбил.

Митя достал из рюкзака припрятанный карандаш и блокнот, стал чиркать. Невольно нарисовал Элин профиль. Потом ее бегущую, потом – летящую, и те часы.

– Пришли мне фото часов, обязательно, ладно? – попросил он.