Книга Кавалер умученных Жизелей - Павел Козлов

Вздохнула обреченно, – «как же я?».

Решительно открыла дверь и крикнула с порога:

– Денис! Кончай валяться! Маргарита отравилась.

В коридорчик вышел молодой мужчина, лет тридцати, в костюме, словно офисный работник, и сходу удивился:

– Что за ерунда?

– Да, ерунда, – Таисия Авдеевна кивнула, не могла не согласиться. И тихо досказала, – Марго переселилась к сыновьям.

– Она что, померла? – оторопел Денис. Потом всмотрелся пристально в Таисию, не стал расспрашивать.

– Ты что, куда уходишь? – спросила женщина устало и без интереса. – Там где-то водка. Мне не очень хорошо.

Мужчина проводил Таисию на кухню, достал бутылку и собрался уходить.

– Приедут принимать проект, я не могу не ехать, – он сокрушенно усмехнулся. – Всё собиралась познакомить, я так и не узнал твоей хваленой Маргариты.

Таисия Авдеевна кивнула: «Не успел».

Она плеснула в рюмку, глотнула водки, заварила кофе. Все без конкретных мыслей, а с хаотичными воспоминаньями, сумбуром в голове.

Её преследовал портрет в Маргошиной столовой, и мысли постоянно возвращались к дедушке, черноволосому студенту с взъерошенною гривой.

* * *

Борис Петрович за обеденным столом опять спросил:

– Скажи, Маргошенька, какая выпала нам карта?

Ответила Маргоша звонко, соблюдая ритуал:

– «Бубновый валет», и в нашей колоде, он джокер.

– Ах ты, красавица, ты выросла под этими картинами, – довольно улыбался Боря.

Маргоша подрастала в галерее, картины были частью её жизни, ближайшим окруженьем. Она была искусствоведом от рожденья – любила вспоминать про дядю Роберта, как он грозился ей шутливо: «Нарисууую!». И это – Роберт Фальк, тот самый, знаменитый.

Маргоша разбиралась, словно гид, когда водила Таю по квартире в первый раз.

– А вот – Лентулов, (про картину с множеством церквей). – А это Фальк, вот тут – Машков, а это – Ларионов. А эту вот картину рисовала Гончарова, Ларионова жена.

Таисия Авдеевна, при случае, смогла бы убедительно сказать – художники Бурлюки, Казимир Малевич. Она узнала имена, и кто когда-то что нарисовал, что сохранилось в доме у Альцшулер. Однако дальше не пошло, и не могло пойти – картины ей не нравились, приелись, быстро надоели. Смекнула, что не надо говорить, молчала с умным видом.

Зато в подробностях запомнила историю, что дед рассказывал не раз. Он подружился с этими «авангардистами» ещё и до «Воздвиженки», той выставки, где необычные друзья Бориса, смелые художники, явили миру свой союз ниспровергателей. «Бубновый», так сказать, «валет».

Что тут скрывать – он перед ними преклонялся.

«Бубновалетовцы» его ценили – кто из художников не любит почитателей? Но Боря был все время рядом, хороший друг – ну, как не подарить картины, что он торжественно развесил у себя?

Марго, когда они с Таисией изрядно повзрослели, а дедушка ушел из жизни, звала Таисию рассматривать эскизы дедовых друзей, что он хранил в отдельных папках в сейфе. Там было очень много зарисовок. Марго смотрела с трепетом, Таисия, при полном равнодушии, имела вид, что проявляет интерес. Её даже не трогало – а сколько это денег? Но тут другой вопрос, и очень важное достоинство подруги – отсутствовала жадность.

Марго уже была разведена, когда погибли её мальчики – в год смерти им исполнилось по двадцать пять. Дед с бабушкой лежали на Ваганьковском, как и родители – совдеповские люди, проходное поколение, когда природа отдыхала.

Был старший брат Борис, «несостоявшийся жених» – мелькнуло у Лавровой. Он жил отдельно – от искусства, от высокохудожественных деда и Марго. Марго и вправду состоялась – кандидат наук, искусствовед.

Брат Боря жил один. Литовская жена скончалась родами, сын, большей частью, жил в Литве, у тетки. Та с ним с младенчества возилась, с племянником Марго. Потом он пел, верней – учился в Гнесинке. Наверное – единственный наследник. Надо сказать в милиции, найдут.

И эта жуть, как близнецы знакомились с Алешкой.

* * *

Она ещё хлебнула водки – как же дальше жить? Скорей бы шел Денис – одной и поминать невыносимо.

Лаврова резко осознала: что толку вспоминать и пережевывать, когда важней понять, а – что произошло? И запульсировала мысль:

«Собачий бред – самоубийство. Угробились мальчишки – не покончила с собой. Да что же я могу подумать – ничего. Мы с ней родные, но как можно – «поделиться». Трухлявое, паршивое словечко. Марго твердила: «индивидуальность». А я не лезла, и она меня терпела.

Не может быть, чтоб Александр. Хотя? Сколько друзей перебывало, оставался только Сашка. Может, Валера? что последние полгода? Отвратный тип.

Надо поехать – пусть милиция узнает. Кто там – любовники? А, может – проходимцы? Ведь кто-то постарался. Бедная Марго. Накаркала себе: пурква, пурква»

Таисия вдруг вспомнила: «А Шурик ведь не знает». Через минуту набирала телефон.

* * *

А тут придется рассказать: когда погибли Гватемал и Вхутемас, к Марго Альцшулер привязался рефрен романса, что напевает старая графиня в «Пиковой». Графиня повторяет по-французски: «Я не могу, не понимаю, почему?». Вот бедная Маргоша и твердила постоянно: «же не се па, пуркава?».

* * *

– Что там по делу на Грузинской? Разобрались с бабулей? – не утерпел и позвонил в медэкспертизу следователь Порываев. Патологоанатом доложил:

– Она не надышалась газом, в легких чисто. На сто процентов криминальный труп. Её сначала задушили, а потом – инсценировка.

Но следователь помнил обстановку – спокойную, домашнюю и мертвую Альцшулер на кушетке.

– Нет ни следов борьбы, сопротивления, – напомнил Порываев, – Альцшулер вовсе не смотрелась жертвой.

– Ну, значит, её ласково душили, аккуратненько – голос из морга был настроен на сарказм. – Не одеялом, а подушечкой. Да, что мне вас учить.

– Я к вам заеду.

– Воля ваша, не изменит ничего.

Сотрудников отправили «работать» по Грузинской: возможно, не нашли, кто что-то видел. Лаврова собралась приехать завтра.

– Я спохватилась, я могу вам рассказать. Но только не сегодня, я устала, – Таисия Авдеевна была почти без сил. Но не скрывала торжества, узнав про экспертизу:

– Я говорила – Маргарита не сама. Вы позвоните Александру, я ему сказала, – она настойчиво продиктовала номер.

– Он родственник?

– Да нет же, просто – близкий. Любовник, прихлебатель, собутыльник, ухажер – я, толком, ничего сама не знаю.

Сказала: «буду завтра к десяти», и отключила телефон.

Андреев, Александр Олегович, тот «близкий» человек, готов был встретиться хоть сразу – было слышно, как он взбудоражен.