Книга Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера - Питер Акройд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сон был вот какой: будто он залез на дерево, и там Юпитер омывает все его тело, а затем Феб подносит ему полотенце, чтобы обтереться. Крез не сомневался: это доброе предзнаменование. Он попросил дочь растолковать ему это сновидение (она славилась умением предсказывать будущее и толковать знаки).
«Дерево, что ты видел во сне, – сказала ему дочь, – означает виселицу. Влага, которой тебя мыл Юпитер, – это дождь и снег. Полотенце, которое подносил тебе Феб, – это жаркие лучи солнца. Тебя повесят, отец! В этом можно не сомневаться. На виселице тебя будет мочить дождь и палить солнце». Так дочь Креза, которую звали Фания, предупредила отца о грозящей ему участи.
И в самом деле, Креза повесили. Гордый царь окончил свою жизнь на виселице, где царский титул уже не мог спасти его от смерти. Трагедии гордых и удачливых людей всегда сопровождаются одним и тем же рефреном… Это – погребальный плач, обвиняющий во всем Госпожу Фортуну, которая убивает, когда от нее ждут исцеления. Если люди чрезмерно ей доверяются, она смеется над ними и скрывает свой светлый лик за хмурой тучей.
Здесь Рыцарь прерывает рассказ Монаха
Пролог к рассказу Монастырского капеллана
– Эй! – вскричал тут Рыцарь. – Довольно, сэр Монах! Вы хорошо рассказывали, это верно. Ваши истории правдивы, но – как говорится – всякая печаль улетает вдаль. К чему терзать людей трагедиями? Я вот страшно не люблю слушать про то, как человек, обласканный судьбой, внезапно делается несчастным. Куда как лучше, когда все наоборот! Мне больше нравится слушать о бедняках, которые достигли богатства и счастья, выбились из грязи в князи. Такие истории меня веселят. Такие рассказы я охотно послушал бы.
– Я с вами согласен, – подхватил Гарри Бейли. – На все сто! Этот Монах совсем нас заморочил своими трагедиями про разных людей. Как это он сказал? Фортуна спряталась за тучей? Что-то вроде этого. Но к чему нам-то плакать и стенать? Что было, то прошло. Верно вы сказали, сэр Рыцарь: от таких сюжетов только тошно делается.
Затем наш Трактирщик обратился к Монаху:
– Да, сэр, не надо нам больше таких историй. Вы только понапрасну всю нашу компанию расстраиваете. Ваши назидания вовсе не забавны. Никакой радости от них нет. А посему, добрый Монах – вас, кажется, Питером величать? – а посему, Питер, расскажите нам лучше что-нибудь другое. Что-нибудь развлекательное. Если бы не звяканье бубенцов на вашей уздечке, я бы просто заснул, слушая ваши трагедии. Тогда я упал бы с лошади и шлепнулся в дорожную грязь. Кому нужен этот ваш Олоферн? Кому есть дело до Креза? Есть такая старая поговорка, ее любят проповедники и учителя:
«Если человека никто не слушает, ему лучше помолчать». Конечно, я всегда готов послушать складный рассказ. Почему бы вам не рассказать об охоте и охотниках?
– Нет, – покачал головой Монах, – боюсь, к такому у меня душа не лежит. Пускай кто-нибудь другой теперь рассказывает.
Тогда Трактирщик решительно возвысил голос:
– Эй, вы там, Монастырский капеллан! Ну-ка, выходите сюда! Позабавьте нас каким-нибудь рассказом. Веселее! Смелее! Я гляжу, вы едете на жалкой кляче, ну да что с того? Раз она вас везет, то и ладно, чего еще желать? Ну же! Рассмешите нас!
– Охотно, добрый сэр, – отозвался Монастырский капеллан. – Я развеселю вас, не пожалеете.
– И этот милый Священник принялся рассказывать паломникам свою историю.
Здесь начинается рассказ Монастырского капеллана о Петушке и Курочке, Шантеклере и Пертелот
– Жила некогда в крошечной хижине бедная вдова, уже согбенная годами; домик ее стоял в долине, прячась в тени рощи. Эта вдова жила очень скромно с тех пор, как умер ее муж; скотины у нее было мало, а добра и того меньше. Было у нее две дочери, и на всю семью у них было три больших свиньи, три коровы да овечка по кличке Молли. Стены вдовьей лачужки покрывал толстый слой сажи, но там же она ела свою простую пищу. Она не готовила изысканных кушаний, не знала пряностей. Поскольку она питалась только плодами своего труда, ее никогда не пучило от переедания. Воздержанная диета, физическая работа и умеренная жизнь – вот были ее единственные лекарства. Она никогда не припадала на одну ногу из-за подагры, у нее никогда не кружилась голова от апоплексии. Она не прикасалась к вину – ни к белому, ни к красному. Да, казалось, что ее стол выкрашен черным и белым цветом – черный хлеб, да белое молоко, да разве что изредка – тонкий ломтик ветчины или свежеснесенное яйцо. Вдова была молочницей, только и всего.
Ее небольшое хозяйство было обнесено частоколом, а частокол окружала глубокая канава. Там, во дворе, горделиво расхаживал петух Шантеклер. Не было во всей сельской округе петуха, который кукарекал бы громче. Голос у него был более страстный, чем звуки органа, что играет в церкви в дни мессы. Кукарекал он исправнее и точнее, чем били часы на монастырской башне. Благодаря природному чутью он угадывал движение солнца по небосводу: когда оно поднималось на 15 градусов над горизонтом, он начинал кукарекать во все свое петушье горло. Гребешок у него был краснее морских кораллов, а зубчиков на нем больше, чем бывает на стене с бойницами; ноги отливали прекрасной небесной лазурью, а когти сверкали лилейной белизной. И как полированное золото сияли его перья.
У Шантеклера под началом было семь кур. Они, его товарки и наложницы, служили ему для потехи; оперение их блестело так же ярко, как и у него, но самой яркой была курица-красавица по кличке Пертелот. Что это была за птица – нежная, добрая и внимательная! Она держалась так благородно, так приветливо, что Шантеклер влюбился в нее, будучи семи дней от роду. Он не мог налюбоваться на нее. Нужно было слышать, как они на заре слаженно выводили: «Моя любовь покинула меня». Разумеется, в те времена все птицы и другие животные еще умели разговаривать и петь.
И вот, однажды утром, на заре, Шантеклер сидел на насесте вместе с семью своими женами; с ним рядышком сидела Пертелот. Вдруг он принялся охать и стонать, как будто ему приснился дурной сон. Пертелот, услыхав его стоны, перепугалась.
«Дорогой супруг, – сказала она ему, – что тебя так встревожило? Отчего ты так раскричался? Ты, наверное, спишь. Пробудись, прошу тебя».
Шантеклер приоткрыл один глаз.
«Женушка, – сказал он, – не тревожься. Видит Бог, мне сейчас привиделся страшный сон. Сердце у меня до сих пор бьется под перышками. Надеюсь, все обойдется. Надеюсь, этот сон никогда не сбудется».
«Расскажи мне».
«Мне приснилось, будто я хожу взад-вперед по нашему двору и вдруг вижу дикого зверя – огромного, как волкодав. Он уже готов сцапать и проглотить меня. Шкура у него не то рыжеватая, не то желтоватая, не то красноватая, а хвост и уши – черные. Рыло у зверя маленькое, но страшное, а глаза – как угольки. Он так меня напугал, так напугал, что даже передать не могу. Наверное, поэтому я и кричал во сне».
