Книга Зеркало, или Снова Воланд - Андрей Малыгин

Понятное дело, Интернатов и сам яснее ясного понимал, что определенно не мог потому, как лично удостоверился, накрывая мальчишку простыней, что тот сильно изуродован, а одна из ног его переломана сразу аж в двух местах. Но факт оставался фактом, тело парня куда-то пропало.

Тут здоровяк в кепке и клетчатом пиджаке что-то молча сунул в руку отца мальчишки. Интернатов скользнул взглядом и в мгновение ока узнал золотистого паука с обложки книжонки.

— Да, без сомнений, это его блокнот, — как бы рассуждая вслух, заключил отец.

И тут же странный тип с пакостной кошачьей физиономией снова слезливо запричитал:

— О, наш несравненный и талантливейший Алик, который в столь малые годы подавал столь большие надежды и мог также славно писать, как в свое время гениальный Леонардо…

Но отец мальчишки его перебил, сердито нахмуря брови:

— Похоже, в этом скорбном приюте занимаются нехорошими делами?

— Вы, как всегда, исключительно правы… Петр Петрович, — тут же стал ябедничать очкарик с портфелем. — Здесь самым бессовестным образом обшаривают карманы покойников, прикарманивая их личные вещи. И наш драгоценный АЛИ…К подобной участи не избежал. А ведь это, согласитесь, нехорошо, зная заранее, что они уже ничем ответить не смогут. Так ведь, Галактион? — обратился он к клетчатому парнине.

— Знамо дело, совсем неважнецки, — угрюмо откликнулся тот.

Родственнички переговаривались между собой, казалось, совсем не замечая Интернатова. Словно его здесь больше и не существовало. А тот стоял рядом ни жив ни мертв, почти не дыша и боясь даже малейшим движением или звуком привлечь к себе их внимание.

— Какой срам! — шумно вздохнула старуха и, покачав головой, грозно стукнула палкой о бетонный пол. — Это, мессир, заслуживает серьезного наказания.

— И я держусь точно такого же мнения, — подстрекательски поддакнул котообразный, — всыпать этому забулдыге, не откладывая, чтоб свет не казался белым, — и на лице его проступила скверная улыбочка, смысл которой для служителя скорбного заведения был вполне очевиден.

Интернатов почувствовал, что ему стало нехорошо. Свет в его глазах стал медленно угасать. В последний момент он еще успел бросить взгляд на котообразного родственничка, но вместо него лишь увидел здоровенного черного кота…

Утром, приехавший наряд милиции вместе со следователем прокуратуры и специалистом судебно-медицинской экспертизы, вошли в незапертую дверь морга и услышали мощный храп, доносившийся из помещения, где лежали покойники. На одном из топчанов на подушке под теплым одеялом они обнаружили спящего мертвецким сном дежурного морга Ливерия Интернатова, от которого тянуло сильнейшим перегаром.

Когда же его с превеликим трудом наконец-то растолкали, заспанный служитель скорбного заведения, очумело вращая мутными невидящими глазами, ничего вразумительного по поводу поступившего с вечера трупа мальчика пояснить не смог. Он только пыжился и что-то невнятно мычал, недоуменно пожимая плечами, как будто об этом слышал лишь в первый раз. Но одно здесь было совершенно определенно: юный покойник бесследно исчез… как куда-то исчезли из дома в ту же ночь и любимые подтяжки с подушкой и одеялом у вконец измучившегося от страшных переживаний и угрызений совести рядового милиции Григория Остаповича Корнейчука, отца двух малолетних детей и примерного семьянина, проведшего самую ужасную ночь из всех своих десяти тысяч шестисот сорока двух с момента появления на свет.

Глава ТРИНАДЦАТАЯ

Гнусный обман

Ночь со вторника на среду Григорий Исакович Абрамзон провел, прямо скажем, беспокойно. Хотя никаких особенных причин к тому заранее не наблюдалось. Как всегда, на ночь немножко куснул. Даже, может быть, сегодня и чуть больше обычного. Да и как устоять перед соблазном, если Мусик такую шикарную курочку в духовке приготовила. У-у, попробовали бы вы, просто все пальчики оближешь! Конечно, возможно, и того, несколько и тяжеловато для желудка. Но ведь не привыкать, режим более или менее устоявшийся.

А то, бывало, ляжешь на голодный-то живот, а ночью все, труба дело. Такой патефон внутри. Так есть хочется, мама родная! Просто форменное издевательство над организмом. Хочешь не хочешь, а приходится вставать и обращаться к любимому холодильнику, как к скорой помощи. В такие сложные моменты очень уж выручает холодец. Тресканешь кусочка так три-четыре, ну, может быть, и пять с горчичкой или в крайнем случае с хренком. Ну прелесть, да и только! И тут же на боковую, храповицкого, и до светлого утречка. Все чинно и спокойненько, и никаких тебе больше позывов.

Ну а сегодня, как назло, просто какое-то издевательство. Всю ночь как на сковородке вертелся! Такое во сне прибрендилось… С утра поднялся, ну весь абсолютно разбитый. Словно всю ночь по телу чем-то тяжелым дубасили. Голова как гиря пудовая, под глазами большущие мешки. Ну, я понимаю, мама родная, если б приснились какие-то там ужасы, кошмары или издевательства. Как бывало и раньше. А то ведь, смешно сказать, какой-то мальчишка с красным галстуком. Пионер! И что удивительно, так четко и ясно все видел во сне. Ну как наяву!

Бывает, что-то приснится, а утром только глаза протрешь — и все тут же прочь улетает. В один миг все развеется. Словно ничегошеньки уж и не было. А здесь, как назло, так перед глазами, поганец, и крутится. Даже уж кажется, что и лицо его где-то мелькало. Будто раньше с ним даже встречались.

И сон-то, с одной стороны, вроде такой пустяшный, без всяких там излишних эмоций. А вот, поди ж, никак не отпускает.

А приснилось, по правде сказать, вот что. Сидит, значит, Григорий Исакович за своим рабочим столом, разными думами озабоченный, и вдруг тук-тук в дверь, так тихонечко. И заходит, мама родная, какой-то рыжий пионерчик с такими грустными-прегрустными глазами. Ну, того и гляди, пацан разревется. Садится на стул он, тяжко вздыхает и говорит:

— Эх, дяденька, так жалко вас, что просто уж мочи нет. Я даже вот и спать перестал, и есть, ничего не ем, а все о вас думаю, все вас жалею.

— А что же такое случилось, мальчик? С чего бы это? — удивленно спрашивает Григорий Исакович.

— Да как же не жалеть-то вас, дяденька? Вы ведь недавно кран подъемный украли, а теперь все время переживаете. Все думаете об этом, думаете да сами себя неприятными переживаниями и изводите.

Вот те раз! Тоже мне, жалельщик чертов нашелся! Заладил одно и то же!

Ну, Абрамзон ему глазом не моргнув и отвечает:

— Ну что ты, что ты, чудак-человек! С чего ты это взял? Нет, мальчик, ты просто ужасно заблуждаешься. Я и в мыслях-то такого никогда не держал и уж тем более ничего не воровал. Что ты. Боже упаси от такой напасти!

— Да как же, как же, дяденька, я-то ведь точно знаю, честное пионерское! — и машет, сопляк, рукой над головой. Вроде как честь отдает. — Знаю, что человек-то вы неплохой, да только ради денег его украли с другим дяденькой, Орловым. Делали-то все вы, а он только денежки прикарманил. И к тому же немалые! Ну разве ж это по справедливости? Вы все один провернули, а ему столько деньжищ отвалилось! И теперь вы все время об этом переживаете. Ох, дяденька, так жалко мне вас! У вас ведь и сердце от таких переживаний еще может заболеть. А, может, и того хуже…